Возвращались мы с Толиком из райской деревни и всех прочих владений Порфирия Карповича Иванова-Сухорукова другим путем, чем прибыли в эти места. Мы сидели в коляске с открытым верхом, запряженной в две лошади, на черных кожаных сиденьях. Ухабов не было, и мы словно летели по воздуху. О наслаждении этой езды я уже молчу. Впереди маячил армяк кучера и крупы хороших лошадей. Коляска везла нас на станцию, а оттуда мы должны были продолжить путь в курьерском поезде. Не знаю, когда появились первые поезда в России, кажется, Пушкин до них немного не дожил, но, во всяком случае, у Порфирия Карповича, я думаю, и курьерский, и почтовый поезда уже ходили вовсю и делали еще более колоритней его райскую страну. О, да, прибывший на станцию поезд был что надо – старинный, зеленый, с черным паровозом впереди и дымящей трубой. Чудный ностальгический запах паровозного дыма наполнял пространство. Ну, и станция железнодорожная с перроном, с темно-зелеными чугунными, хитро переплетенными, решетками, опорами под навесом, перилами, заборами, переходными мостами над железнодорожными путями, фонарями и прочими элементами – тоже классика, хоть Анюту Каренину срочно выписывай. Фантомные пассажиры прогуливались по перрону с зонтиками, узлами, саквояжами, держа за руку своих детей. За порядком следили городовой и станционный смотритель. Мы с Толей устроились в отдельном купе, где по-царски сиденья были обиты темно-красным велюром, а стенки были тисненые, розовые. Прежде чем поезд тронулся, какая-то баба успела принести нам в купе горячей картошки, яиц вкрутую, пару ломтей черного хлеба и целую жареную курицу. Толя дал ей пятиалтынный, который опять нашелся в его кармане. Впрочем, наверно где-то был и вагон-ресторан, но с жареной, обвернутой в жирную газетку, курицей было как-то интересней. Вместо чая мы решили воспользоваться предложением Порфирия Карповича, и достали склянку с его фантастической наливкой. Все эти сокровища мы разложили на белом рушничке, чтобы приступить к трапезе, как только поезд двинется с места. Курица не успела остыть, да она и не могла по нашим потусторонним законам себе этого позволить, а картошка даже дымилась. Можно было бы и не торопиться, все бы так и оставалось горячим. Мне вспомнились редкие поездки моего детства на поезде и те счастливые дружные семьи, что путешествовали, находясь в плацкартном вагоне по соседству с нами детдомовцами. Как же весело они уплетали таких вот жареных куриц в дороге, а мы, сироты, только и могли смотреть со стороны на чужое правильное детство своими голодными глазами, довольствуясь выданными нам сухими пайками. И опять мне вдруг захотелось пережить заново детство, но только как-то по-другому – с папой и мамой, со всеми радостями, которых должен бы быть достоин каждый ребенок.

Раздался свисток, и тотчас поезд тронулся, оставляя вокзал и платформу с провожающими. Вскоре мимо нас стали пролетать райские, фантастической красоты пейзажи – леса, рощи и поля, реки и озера, потрясающие мосты над реками, холмы, старинные, похожие на замки, особняки, рассыпанные вдоль железнодорожного полотна отдельные хутора и деревеньки то, как будто, европейские, то русские. А мы с Толей вовсю наслаждались дорожной нашей трапезой и рассуждали на тему «Особенности проживания в раю целой отдельно взятой семьи».

– Странно, что семья Порфирия Карповича ограничивается лишь детьми и их родителями. Нет ни дедушек, ни бабушек, – заметил я. – Все-таки для такой сплоченной семейки это было бы естественно. Дети есть, а бабушек с дедушками нет. Ведь должны же они быть рядом. Наверняка они тоже хотели бы быть вместе со своими детьми. Впрочем, сложно как-то получается. Ведь родители есть и у Порфирия Карповича, и у его дражайшей супруги. Многовато получается…

Вот-вот, именно-именно, представь себе такую картину… Действительно, все, кто верит в загробный мир наш с тобой, мечтают воссоединиться со своими умершими близкими, папу с мамой снова увидеть после длительного расставания. Так вот, эти папы и мамы тоже в свое время мечтали о том же – встретить своих умерших родителей в конце тоннеля. Их дедушки с бабушками – и они соответственно со своими родителями и прочими близкими хотели бы воссоединиться и зажить полноценной райской жизнью. Но ведь и их предки в свою очередь… Ну, ты понял. Так можно и до обезьян дарвиновских дойти – им-то может все и пофиг, нет таких крепких родственных уз. И что? Все они, кроме обезьян, конечно, должны жить кучей этакой? Впрочем, почему обезьян обижать, все ж таки родственные души. Пригласить всех родных за один стол? Представь-ка размеры этого стола. Поэтому творцом задуман иной план загробной жизни. Он порой кажется хаотичным, витиеватым и не поддается земной логике, но всех удовлетворяет своей компактностью и прочими удобными штуками. Впрочем, некоторых, вроде тебя, не совсем пока еще поглотила наша система, – заметил Толик, прервал свой монолог и внимательно посмотрел на меня.

Неожиданно что-то упало на пол и он, встрепенувшись, нырнув под столик.

– Ну как тут не оценить, например, вот это одно из самых главных достоинств загробного мира нашего – то, что бутерброды падают в раю всегда маслом вверх? – торжественно произнес Толя, возвратившись из-под столика на свое место и гордо подняв над собой ломоть черного хлеба с маслом.

Вскоре в дверь купе постучали. Вошел усатый кондуктор в синей железнодорожной форме и фуражке. Он строго попросил предъявить билеты. Я взглянул на Толика. Вроде бы я не заметил, чтобы Толя отлучался на станции куда-либо, например, в кассу за билетами. Получается, мы зайцы, что ли? А вообще-то странно: какие, нафиг, билеты в раю, ведь тут же коммунизм сплошной? Толя, однако, невозмутимо оторвал от жирной газетки два кусочка бумаги и, подмигнув мне, молча и торжественно вручил их кондуктору. Тот также молча и с достоинством прокомпостировал эти бумажки и, пожелав счастливого пути, удалился. Тотчас вслед за кондуктором в купе заглянула проводница и спросила как-то привычно, по-советски, будем ли мы брать белье («белье брать будете?»), и это при том, что поезд был явно времен царя-батюшки Николая первого. Как-то я не ожидал, что нам предстоит такой долгий обратный путь и даже придется в поезде провести ночь.

Вроде бы туда добирались тихонько на подводе с Егоркой, и ничего, а обратно возвращаемся почему-то в курьерском поезде, да еще и таким вот неожиданным, во всяком случае для меня, способом. Но вагон так чудно раскачивало, так дивно и усыпляюще стучали колеса, монотонно мелькали огни за окошком, что хотелось непременно продолжить путь и как можно скорее плюхнуться на верхнюю полку. Грех не воспользоваться таким заманчивым райским наслаждением. Остаток пути мы так и провели в этом самом наслаждении. Толя, кстати, на верхнюю полку взлетел, взмахнув своими крыльями, хотя в купе было тесно.

Мое вагонное блаженство, похожее на полет, как-то незаметно и в правду оторвало меня от теплого места на верхней полке купе. Было ощущение, что я действительно лечу. И летел я уже где– то вне вагона и все время отдалялся от поезда. Представляю, как было бы жутко холодно и ветрено, случись такое наяву в нашем материальном мире, а здесь – все тот же кайф, тепло, приятно, плывешь себе спокойно в неопределенном пространстве. Вскоре мне показалось, что я пересек некую невидимую красную черту. Теперь я уже не был ни в раю, ни в небе над землей, ни в космосе, а в некоем ином параллельном мире. Здесь, в этой странной невесомости и чернильной темноте я понял, что снова встречу Любу, и она не замедлила появиться каким-то волшебным образом рядом со мной. Она стала другой, я чувствовал это. И я был не тем, кем был в прошлую нашу встречу, когда мы разлетелись по разным туннелям, и когда была грусть и боль. Сейчас же мы просто плыли рядом, непонятно куда и зачем, но пока еще рядом. Стук колес поезда, как мне показалось, так и продолжался слышаться где-то внутри меня. Или это было мое фантомное сердце? Мы с Любой перестали быть мужем и женой – теперь это почему-то было понятно. Кем мы были?