– Да… эээх! – Григорий хотел было что-то сказать в ответ, но потом махнул ручищей-бревном, – Каролка, где чай-то?

– Несу, несу, – отозвалась тетя, – Кстати, я тут тоже вспомнила одну историю про нас с Марцелем…

И мы просидели за столом у тети до самого обеда, вспоминая безумные и забавные истории из жизни Купав. Я бы и дольше остался, но вдруг спохватился – до Радоницы ведь оставалось всего девять дней. Я пожелал тете, Григорию и его дочери всего хорошего («Не волнуйся. Мы с Марцелем будем в доме Веславы на Радоницу» – уверила Каролина) и отправился в дом престарелых на окраине Бойкова. Меня ждал разговор с дедушкой.

Глава пятая. Вольный Вильно

– Как вы поведали?

– Бон-чик, Ви-тольд, – повторил я как можно более четко.

Работница дома для престарелых сидела передо мной за столом и листала журнал регистраций. Закинув ногу за ногу, она так широко и быстро колыхала подвешенной ступней, что казалось, черная лакированная туфля слетит с ее ноги и прилетит кому-то в лоб.

– А, припомнила, – сказала, наконец, девушка, поднимаясь со стула. – Называем его «Еремит». Он уже давно в нашем доме.

Еремит… Отшельник, значит. Другого я от дедушки и не ждал.

– С 2004 года, если хорошо помню. Ему вроде как еда здесь нравится, – сказал я.

– Вы пришли его забрать? – спросила она. Прищурила взгляд, глядя на меня, – Родственник? Прошу паспорт. Вам должно быть восемнадцать.

Я протянул документ. Хорошо, что взял с собой. Так и думал, что здесь заправляли бюрократы.

– Все в порядке, – ответила сестра, возвращая паспорт, – А в целом, добре, что забираете.

– Это почему?

– Мест нам бракует18. Как началась эта программа «Из вески в столицу» год тому назад, так много старых людей к нам попало. Молодежь бросала дома в Купавах, в Паленице, а стариков куда? Вот и отдавали в дом престарелых.

– А почему молодые в Бойков их не берут?

– То мне не ведомо. Наверно, мешкання19 невеликие. Не хотят в одной комнате тесниться. Пойдемте, отыщем вашего еремита.

Сестра провела меня через общую зону дома престарелых. На диване трое старичков безмятежно смотрели какой-то старый фильм (кажется, на польском) на ЖК-телевизоре. Стены были раскрашены в унылый зеленый цвет, но в комнате было достаточно солнца. Вид за окнами скрывали плотные шторы. Люди здесь, наверно, редко смотрят наружу. Мы подошли ко входу в комнату в самом конце коридора. Девушка остановилась перед дверью в раздумии.

– Он у вас очень… дивный, – подбирая слова, сказала, – Писатель наверное, так? Как мы ни заходим, он все пишет и пишет. Говорят, что когда его привезли сюда, то он сразу попросил ручку и листок бумаги. Потом еще листок, и еще.

Описания донельзя походили на то, как дедушка вел себя в доме Веси в год перед уходом. В этом смысле ничего не поменялось. Но что же он все-таки пишет?

– Но листы – ничего, – продолжала сестра, – Вот недавно он поведал, что хочет виниловый проигрыватель, чтобы каждый день слушать на нем «Хорошо темперированный клавесин» или что-то такое. Молвит, это поможет ему писать. Молвит, что иначе может «случайно» упасть из окна. Какое нахальство, а?! Теперь нам приходится звать медбратьев каждый раз, как он выходит в общую зону.

– М-да, узнаю дедушку, – только и нашел, что сказать, я.

– Так мы ему уже купили стол, чтобы он писать мог! Вынудил нас – молвил, что иначе объявит голодовку.

И почему в моем лице она нашла собеседника, которому можно поплакаться в жилетку?

– А кем именно вы ему приходитесь? – спросила она.

– Внуком.

– О, сочувствую. Ведаете, о чем я…

Тут она обратила на меня сомневающийся взгляд: точно ли я понимаю? Я ответил сдержанной улыбкой.

После этой прелюдии она открыла дверь в палату, и мы прошли внутрь. Дедушка сидел на кровати у подоконника. Перед ним стоял коротенький икеевский столик, на котором громоздились кипы исписанных страниц и стопками лежали книги. На носу у Витольда сидели очки, и он сосредоточенно читал рукопись. Наше появление его нисколько не побеспокоило. Словно мы были мухами, что случайно залетели внутрь.

– Пан Бончек! – вскричала сестра, подходя к дедушке, – К вам внук пришел! Пан Бончек! Визитер! Да оторвитесь уж от своих папиров!

Дедушка никак не реагировал на нее. Я смотрел на него в нерешительности. Вспомнит ли он меня, если я с ним заговорю? Столько времени прошло, да и общались мы с ним мало. Я почти не знал деда.

– А, Малгожата, – хрипло произнес Витольд. Снял очки и поглядел на нас прищуром старых уставших глаз, – Чего тебе? Опять сиськами пришла трясти?

Малгожата закатила глаза и стремительно направилась к выходу. Я успел поймать ее трагический взгляд: «Ну, что я вам молвила?» – говорил он. Когда за ней громко хлопнула дверь, я подошел к дедушке и присел рядом на кровать. Я не был уверен, на каком языке начать разговор и решил поприветствовать деда на обоих.

– Привет. Витай. Дедушка, узнаешь меня?

– Конечно, узнаю, пес ты паршивый! Андрей тебе имя! – громко и быстро вскричал он. Я вздрогнул от неожиданности. От стиля его общения я, конечно, отвык. – Чего тебе?

Да уж, с ним нужно было сразу переходить к делу. Но только я начал про наказ бабушки, как дедушка перебил:

– О том уж знаю от Матея. На Радоницу приеду, не волнуйся.

И все? Так просто? Внутренне я возликовал. Но это было только начало.

– Я пришел тебя забрать. Будешь жить в хостеле несколько дней…

– Не поеду, – отрезал он. Взгляд его вернулся к строкам рукописи.

– Дедушка, так будет лучше.

– Это почему?

Я поведал деду о словах Малгожаты. В ответ Витольд взревел:

– Так и знал! Ватага брошенных суками щенят!

И как бабушка жила с ним все это время? Витольд посмотрел на меня – глаза аж пылали от гнева – и презрительно выплюнул:

– Это вы, молодые, виноваты! Власти творят, что хотят, а вы бездействуете! Просрали свою вольность!

Если он так реагировал не невинную формальность, то что будет, если я скажу ему про вырубку леса и программу переселения? Нет, лучше не говорить. А то пойдет в одиночку против Sun & Son, а на Радоницу он нам нужен целым и невредимым. Мне вдруг представилось, как дед, выплевывая проклятья, рулит в кабине огромного грузовика, набитого доверху свежим навозом. Я не выдержал и рассмеялся.

– Чего «га-га-га»?! – передразнил он, – Все равно никуда не поеду.

– Так тебе нравится здесь?

– Нравится, не нравится… Пишу я.

– Тогда расскажи