– Да ведь мне всего семнадцать лет, батюшка! И здоровьем Господь не обидел! Сколько же мне ждать жизни вечной, если в жизни земной нет счастья без графа?

О. Паисий задумался. Потом покачал головой и подошел к двери. Я уже думала, что он оставит мой вопрос без ответа, но он повернулся ко мне и сказал:

– Уезжайте отсюда, и как можно дальше! И немедленно! Знаете, с глаз долой – из сердца вон!.. Все пройдет, все забудется, и вы еще встретите хорошего человека…

Я молча смотрела на него.

Он отвел взгляд и вздохнул.

– Ну, ежели так… тогда вам одна дорога – в монастырь. Надумаете, я вам помогу: и благословение дам, и письмо напишу, чтобы сократили послушничество…

«Офелия, иди в монастырь!»

– Благодарю вас, – сказала я, – за вашу искреннюю заботу.

Священник вздохнул еще раз, благословил меня и удалился.

Знаешь, Жюли, если до разговора с батюшкой у меня еще были какие-то сомнения и колебания, то теперь я точно знала, что делать.

Граф вернется (о, непременно вернется! должен вернуться!) сегодня. Я знаю, я чувствую это!

А графиня проведет в монастыре всю первую неделю Великого поста. Разве это не знак судьбы?

Сегодня ночью решится мое будущее. Моя жизнь.

…И впервые я пишу тебе: прощай, Жюли!

Потому что если он отвергнет меня – ты больше обо мне не услышишь. Уйду ли я в монастырь, уеду куда-нибудь далеко, брошусь с обрыва в озеро – Анна, которую ты знала и, смею надеяться, любила, исчезнет навсегда.

Но быть может, судьба смилостивится надо мной и я достигну желаемого?..

22 февраля 1900 г.

* * *

Ирина Львовна в недоумении воззрилась на последние строчки последнего листа.

Потом перевернула его на обратную сторону, но там ничего не было. Перебрала заново всю распечатку – вдруг там, в середине, случайно завалялись несколько не замеченных ею листов?

Но и эта попытка оказалась тщетной. История графа и Аннет обрывалась на самом интересном месте.

– Ну что это за… – начала было вслух Ирина Львовна, но тут чьи-то горячие сухие пальцы закрыли ей веки.

– Ох, Карл! Не шути так со мной, – простонала бедная Ирина Львовна, с сожалением отводя его руки от своего лица.

– Извини, – усмехнулся Карл. Он уселся напротив нее, подобрал, нагнувшись, рассыпавшиеся по полу листы и сложил их аккуратной стопкой.

– Ты так зачиталась, что ничего не видела и не слышала…

– А где продолжение? Ты спрятал от меня оставшиеся письма – зачем? Затем, что в них содержится неопровержимое доказательство моей правоты?!

– За кого ты меня принимаешь? – обиделся Карл. – Это все. Других писем нет.

Ирина Львовна свирепо уставилась на него.

На самом деле она не допускала и мысли о том, что он говорит неправду.

Просто возмущение и недоверие давали ей законное право смотреть на него в упор – столько, сколько захочется. Заставить его оправдываться и извиняться. Заставить смотреть умоляюще эти глубокие, непроницаемые, то ли темно-серые, то ли синие глаза… Увидеть в этих глазах огненные искры – признаки гнева, радости, желания или других сильных чувств.

Ради этого Ирина Львовна даже пошла на хитрость – тяжко вздохнула и опустила голову. Плечи ее задрожали. Она закрыла лицо руками и тихо, но убедительно всхлипнула.

– Может, дать вам воды? – услыхала она спокойный голос Аделаиды.

Пришлось открыть глаза. Аделаида стояла за спиной мужа, и на руках у нее был Сашенька, непривычно молчаливый, но вовсю таращивший на Ирину Львовну любопытные глазенки.

Не номер, а проходной двор! И почему, почему она не заперла дверь – сразу после прихода Карла?

– Не надо воды, – медленно, словно обессилев, качнула головой Ирина Львовна. – Ничего мне не надо…

– Даже узнать последние новости? – лукаво прищурился Карл.

Он встал, уступив кресло жене, и подошел к окну.

– Вечером будет гроза, – сообщил он, – но к утру погода наладится…

– Это и есть твои новости? – горько осведомилась Ирина Львовна. – Спасибо тебе большое! Просто не знаю, что бы я делала без этой информации…

Карл и Аделаида переглянулись. Они были вместе, они были вдвоем, а Ирина Львовна – одна. Он поделился с женой раньше, чем с ней, и теперь у нее не было даже слабого преимущества осведомленности и общих, хотя бы и временных, интересов.

– Ирина, – мягко сказал Карл. – Я кое-что нашел. Кое-что важное.

– В самом деле? – проронила Ирина Львовна. Ее вдруг охватили усталость и безразличие.

Все бесполезно. Она проиграла. Если других писем нет – а их нет, раз он так говорит, – то какая разница, что он там нашел?! Все кончено. Все кончено, и ничего не будет. Никогда. Не будет ничего, кроме открыток ко дню рождения и Рождеству и – изредка – мучительно кратких телефонных переговоров. Судьба, которая свела их три года назад на несколько звездных дней, которая две недели назад поманила ее призраком счастливой и долгожданной встречи, теперь стремительно растаскивала их прочь. У него – своя жизнь, у нее – своя. Все, что могло у них с Карлом случиться, уже случилось, и никогда не будет ничего нового. Она сможет быть с ним лишь в своих мечтах.

В мечтах… Да ведь она сможет написать об этом книгу… И в книге все произойдет так, как хочется ей!

В конце концов, почему она должна описывать только то, что было, а не то, что могло бы быть?..

Ирина Львовна подняла голову. Аделаида деликатно не смотрела на нее, делая вид, что помогает Сашеньке собрать кубик Рубика. Карл, наоборот, терпеливо ждал, пока она придет в себя, со своеобычным выражением спокойствия и доброжелательности на красивом и благородном (о, самом красивом и благородном из всех виденных ею!), ничуть не изменившемся от времени, лице.

– Я слушаю, – сказала Ирина Львовна. Перед ее внутренним взором уже побежали по белому полю первые строчки нового романа.

* * *

– Что? Ты это серьезно?! – Ирина Львовна не без труда выбралась из захватившей ее грезы. – Ты нашел дневник Юлии Александровны? Той самой кузины Жюли?..

– Да, – с удовольствием подтвердил Карл. В его глазах горел азартный огонь историка и археолога. – Родная сестра твоей бабушки, Татьяна Николаевна, умерла бездетной, не оставив завещания. Квартира отошла государству. А кое-какие безделушки на правах старого друга взял себе на память сосед-антиквар.

– А что, дневник Жюли представляет собой художественную ценность? – удивилась Ирина Львовна.

– Камуски, – вклинился в разговор сын историка и археолога, продолжая сосредоточенно крутить кубик. – Осень класивые камуски!

– Камешки? – догадалась Ирина Львовна.