– Да ты, брат мой, уж не ревнуешь ли меня? – с ясной невинной улыбкой поинтересовалась Ирина Львовна.

Карл выпустил ее руку и остановился перед ней.

– Я хочу, чтобы ты была счастлива, – сказал он серьезно. – И не позволю всяким проходимцам испортить тебе жизнь!

«Вот оно! – в полном восторге подумала Ирина Львовна. – Вот он, звездный момент! Не воспользоваться ли и не сказать ли о том, что именно нужно ей для счастья?»

Какое-то шестое… нет, седьмое, восьмое чувство удержало ее от этого необдуманного поступка.

И чувство было совершенно право, потому что из-за угла дома показалась Аделаида с Сашенькой.

– Мы собираемся в Кремль и в Алмазный фонд, – сообщил Карл, которого явление жены, видимо, нисколько не удивило. – Пойдешь с нами?

– Мне не терпится прочитать дневник, – отказала ему Ирина Львовна, внутренне мобилизуясь. Она-то появление Аделаиды рядом с домом антиквара поняла правильно. Как вотум недоверия. А возможно, и объявление боевых действий.

– А, так вы получили дневник? – с вежливым интересом спросила Аделаида. – Поздравляю. Значит, теперь мы можем вернуться домой? – С этими словами она взяла Карла под руку и сквозь полуопущенные ресницы посмотрела на него снизу вверх. Сашенька восторженно завизжал и полез на отца, словно обезьяна на пальму.

«Никаких шансов, – шепнул Ирине Львовне холодно-злорадный внутренний голос. – Только посмотри, каким взглядом он ответил на взгляд жены! Как нежно и ласково прижал к себе сына!»

– Можем, – услыхала она сквозь окутавший ее промозглый туман спокойный голос Карла, – вот завершим здесь все свои дела и вернемся.

Ирина Львовна осталась одна. Прошла вперед, к бульвару, выбрала пустую скамейку под липами, села. Впервые за последний год ей так сильно захотелось курить, что она завертела головой, высматривая табачный ларек. Мучительным усилием удержала себя – зря, что ли, она два года потратила на избавление от этой вредной и опасной для ее слабых легких привычки? Зря, что ли, укрепляла волю, вспоминая брезгливую гримасу Карла, когда он рассуждал на тему курящих женщин?..

– Все для тебя и из-за тебя, – прошептала Ирина Львовна, глядя перед собой невидящими глазами.

– Ты озарил мою жизнь и придал смысл моему существованию. Я буду любить тебя всегда, даже если нам не суждено быть вместе. И эта любовь закончится только с моею смертью… Ох, Анна, как же ты была права!..

* * *

Дневник Жюли оказался, собственно, не дневником, а мемуарами. И начинались эти воспоминания не с радужного детства или мечтательной юности, а со свадьбы с г-ном Демидовым. Должно быть, практичная Жюли полагала, что в девичестве с ней просто-напросто не происходило ничего интересного, заслуживающего упоминания.

Кроме того, в отличие от своей романтической кузины, она явно предпочитала лаконичный стиль изложения.

И все же Ирина Львовна надеялась извлечь из мемуаров всю необходимую информацию – просто потому, что больше надеяться ей было не на что.

Натолкнувшись на пятой странице на имя Анны, Ирина Львовна глубоко вздохнула и прикрыла рукой глаза, перед которыми внезапно заплясали разноцветные точки. Такое с ней случалось и раньше, и она знала, что надо просто спокойно посидеть с закрытыми глазами минут пятнадцать-двадцать, пока это неприятное явление не пройдет само собой. На всякий случай она закрыла дневник, убрала его в сумку, а сумку обхватила обеими руками и крепко прижала к животу.

* * *

Когда Анна, тихо постучав, вошла в кабинет графа, он оказался там не один. В кабинете находился его управляющий, который, стоя перед письменным столом и почтительно склонив голову, внимал инструкциям.

– Присядьте, Анна Владимировна, – сказал граф. – Я сейчас закончу.

Анна, прислушиваясь к его спокойному голосу, отдававшему приказания в полной уверенности, что они будут безукоризненно выполнены, вертела в руках книгу. Тот самый том Свода законов, где говорилось о разводе. Она все собиралась вернуть ее на место до возвращения графа, но не успела; зато теперь книга служила ей предлогом для того, чтобы находиться здесь.

Отпустив управляющего, граф встал из-за стола и подошел к Анне.

– Я так благодарен вам за заботы о Мите, – ласково произнес он, беря ее руку и поднося к губам.

Анна выронила книгу. Та с глухим стуком ударилась об устилавший весь кабинет турецкий ковер. Ни он, ни она этого не заметили.

Граф не торопился отпускать ее руку, а она вовсе не собиралась ее отнимать.

Не удержавшись, она подняла другую руку и трепещущими пальчиками провела по его густым, светлым, как солнечное пламя, волосам.

Как ни легко, почти невесомо было это прикосновение, он почувствовал его, поднял голову и глянул на нее затуманенными глазами.

– Анна… Неужели вы…

– Да, да, Алексей! – шептала она, задыхаясь от волнения. – Да! Я люблю вас!..

И вдруг он отпрянул от нее.

Отступил на шаг. Провел перед лицом своей совершенной вылепки рукой, словно прогоняя бредовые, на миг затуманившие разум видения.

Анна, закусив губу, моляще протянула к нему руки. Он отрицательно качнул головой и отступил еще дальше.

– Уходите, – не своим, четким и спокойным, а хриплым и глухим, словно мгновенно севшим, голосом приказал он. – Оставьте меня. Я слишком… слишком дорожу вами, чтобы погубить!

Но, вместо того чтобы дожидаться ее ухода, он круто повернулся и ушел сам.

Анна без сил опустилась на ковер.

* * *

Если бы Анна Строганова была настоящей трепетной героиней романа, она так и осталась бы сидеть на полу, переживая услышанное, можно сказать, вынужденное признание графа. После чего, обливаясь слезами, вернулась в свою комнату и там, проведя в размышлениях бессонную ночь, приняла бы одно из тех решений, о которых писала в своем последнем письме к Жюли: уехала бы куда глаза глядят, ушла бы в монастырь или бросилась с обрыва в озеро.

Но в ней, в этой изнеженной светской барышне, проснулась кровь ее новгородских предков, которые с рогатиной ходили на медведя, в берестяных челнах доплывали до скандинавских берегов и целыми ковшами пили медовую брагу без малейшего вреда для здоровья.

Она вытерла слезы и решительно встала. Подошла к окну, откинула тяжелую гардину – и вовремя.

По темной, скупо освещенной аллее к воротам легкой тенью пронесся всадник.

В лунном свете сверкнули серебром его волосы. Огромный вороной конь двигался бесшумной иноходью, словно летящая глыба мрака; очарованной Анне показалось, что его копыта почти не задевают присыпанной свежевыпавшим снегом земли.

Анна метнулась к себе, торопливо схватила салоп и пуховый платок. Вполголоса, чтобы не проснулся Митя, проклиная непослушные крючки, застегнула высокие ботинки. Сбежала по боковой лестнице вниз, к комнатам горничных (граф, в соответствии с собственным либерализмом и новомодными европейскими теориями о равноправии, предоставил всем слугам по отдельной небольшой, но чистенькой и уютной комнате).