поклоном и прошёл мимо: глаза блестят, в углах припухших губ притаилась довольная улыбка.

Ева предпочла не думать, что всё это значит.

Кейлус, безупречно опрятный – лишь лёгкий румянец виднелся на обычно бледных щеках, – ждал в гостиной, которую только что покинул его секретарь. Не в золотой, где Ева вчера играла Шопена, а в другой, в синих тонах, где у камина услужливо ждали два глубоких кресла.

– Спасибо, Юми, – сказал он, прежде чем служанка с бесстрастным лицом закрыла двери, оставляя их вдвоём. Жестом пригласил Еву сесть в незанятое кресло. – Ты поразительно тиха и терпелива для человека, которому в этом доме решительно нечем заняться.

Стараясь не думать о том, что могло твориться в этом кресле пару минут назад, она приняла приглашение и посмотрела на низкий столик между ними, где в вазочке белели драже и стыли две наполовину пустые чашки. Фейр изумительно гармонировал цветом с комнатой, выдержанной в оттенках неба и зимнего моря.

Естественно, фейропитие, к которому ей предложили присоединиться, устраивали совсем не для неё. Хотя бы потому, что она не могла пить.

Но, судя по всему, Тиму и Кейлусу в итоге тоже было не до фейра.

– Вы сообщили мне, где библиотека. Мне этого достаточно, – ответила Ева рассеянно, краем глаза заметив бархатную кушетку у противоположной стены и картину над ней, почему-то закрытую тканью. – В замке Рейолей я привыкла развлекать себя сама, пока мы с Гербертом не…

Запоздало вспомнив, с кем собирается откровенничать об их с Гербертом давних ссорах, осеклась.

– А. То, что я знать не должен, – понимающе протянул Кейлус, потянувшись к чашке. – Герберт, – повторил он, пробуя звуки на вкус так, словно они привлекали его куда больше фейра. – Стало быть, так ты его называешь?

Ева молчала. Даже понимая – это не лучшая стратегия для того, чтобы налаживать отношения.

Но говорить с ним о Герберте она точно не собиралась.

– Хорошее имя. Слишком милое для моего племянника, правда. – Откинувшись на спинку кресла, Кейлус лениво воззрился на неё поверх фарфоровой кромки, расписанной лазурью и золотом. – Расскажи о себе.

Ева вопросительно изогнула бровь.

– Мне интересно, – буднично пояснил он. – Я сделал исчерпывающие выводы о том, чем ты не являешься. Теперь хочу знать больше о том, кто ты есть.

Она недолго думала, что ответить.

– С чего бы мне откровенничать, если вы отказываетесь делать то же?

Прежде чем глотнуть остывший фейр, он коротко кивнул, признав справедливость возражения – но блеск, окрасивший его взгляд, не сулил ей ничего хорошего.

– Хорошо, – сказал Кейлус Тибель, отняв чашку от губ, чтобы Ева могла увидеть дурманом расцветающую улыбку. – Давай сыграем. За каждый кусочек правды о тебе я поделюсь своим в ответ. Личное за личное.

На это она не рассчитывала. И как к этому относиться, не совсем понимала.

– И как вы узнаете, что я говорю правду?

Кейлус улыбнулся шире. Склонил голову набок, свободной рукой подперев подбородок:

– Можешь проверить. Это сделает игру ещё интереснее.

Она поймала себя на том, что, в свою очередь, наклонила голову, зеркаля его жест.

Ладно, лиэр Кейлус. Раз в этом доме Еве постоянно приходится играть – во всех смыслах, – значит, будем играть.

– Я единственный ребёнок в семье, – произнесла она спустя время, в котором лишь молчание звенело напряжённой струной.

– Ложь, – ответил Кейлус, не задумываясь.

– Вы просто угадали, что сперва я попробую солгать.

– Ты хорошая лгунья, но и я поднакопил за жизнь немалый опыт лжи, и он больше твоего на пару десятков лет. Когда сам учишься врать столь филигранно, чтобы этого не заметил самый проницательный собеседник, начинаешь неплохо видеть обман других. – В том, как Кейлус вскинул руку с чашкой к лицу, сквозило насмешливое поощрение. – Попробуй ещё.

Стало быть, он привык лгать… Естественно, должен был привыкнуть – если он, частенько общаясь с Айрес, собрал под своей крышей столько опальных персон и до сих пор жив.

Один кусочек правды – который он не собирался ей сообщать; один осколок его образа из тех, что предстоит сложить в цельную картину, чтобы найти с ним общий язык… Но слишком крохотный, чтобы довольствоваться лишь такими ответами.

– Я не переношу животных, – сказала Ева, неотрывно глядя ему в глаза – так честно, как только могла.

– Снова ложь. – Кейлус качнул чашкой почти укоризненно. – Впрочем, было бы удивительно, если бы человек вроде тебя смог остаться равнодушным при виде котёнка. В конце концов, тебя же тронул Тим.

В интонации ясно читалось: особой разницы между котёнком и своим секретарём Кейлус Тибель не видит. Разве что котёнок умильный, и только, а к Тиму помимо умильности прилагалось много других качеств – куда более полезных и интересных.

– Я люблю печенье.

– Вот это правда. Но информация недостаточно ценная. Едва ли тебе хочется узнать о моих предпочтениях в еде. Хотя об этом мы можем говорить долго, не спорю.

Ева опустила хмурый взгляд, глядя, как по ту сторону стола отблески огня танцуют в пряжке его туфли: Кейлус сидел, непринуждённо закинув одну ногу в чёрном на другую.

Была не была.

– Я училась музыкальным чарам по той книге, которую вы подарили отцу Уэрта. И была благодарна вам, хотя никогда вас не видела.

Как бы ей ни претило делиться с ним личным, любой обмен должен быть равноценным. И его предпочтения в еде её действительно мало интересовали.

– А. То есть за приступ Тима, выходит, я должен сказать спасибо себе же. Остроумно. – Кейлус хмыкнул. – Полагаю, как только ты узнала обо мне побольше, твоя благодарность порядком поумерилась.

– Я сказала правду, которую вам, думаю, было интересно услышать. Ваш черёд.

Он задумчиво постучал по фарфору коротко остриженным ногтем, выбив ровную звякающую триоль.

– Этот трактат был подарком лиэру Рейолю – к счастью, покойному – в честь рождения Уэрта. Муж моей кузины, видишь ли, ни в грош не ставил ни просто музыку, ни даже дар вроде твоего. Первый год нашего знакомства я наивно надеялся его переубедить, – сказал Кейлус затем. – Я оставил попытки, когда на приёме, что Рейоли устроили в честь пополнения в семействе, я захотел взять новорожденного племянника на руки и мне не позволили этого сделать.

– Почему?

– Полагаю, дорогой Эдрилин, отец Уэрта, боялся, что некоторые мои пристрастия, к коим он относился резко отрицательно, передаются через прикосновение. Вслух этого, естественно, не произнесли. Но я неплохо умею угадывать, как ты могла заметить. С тех пор я неизменно отказывался от приглашений в гости, которые, впрочем, мне посылали не слишком часто. – Благодушие в его голосе звучало страшнее, чем скрежет ногтей по доске. –