– А вам душевного спокойствия в моменточередной молитвы, – пожелала я и вышла на улицу.

– Евлампия… – тихо окликнула меня Евдокия.

Я обернулась.

– Да?

– Татьяна хороший человек, – еле слышнопроизнесла Евдокия, – она не могла никого убить. Не видела я в нейозлобленности и ярости темной не ощущала.

– Вы что-то знаете! – обрадовалась я. –Расскажите, пожалуйста.

Евдокия привычно поправила платок.

– Сплетен не люблю, люди дурное болтают и врутмного. Небось вы к Надежде собрались?

– Угадали, – подтвердила я.

– От нее вы лишь ругань услышите, – посетовалаЕвдокия. – Ни слова правды не скажет, ненавидела она Ирину! Ох, как злобилась,по сию пору ее имени слышать не может.

– Почему? – оживилась я.

Евдокия неожиданно вынула из кармана платьядешевый мобильный.

– Ступайте на улицу Весеннюю, в двенадцатыйдом. Там живет Серафима Буравкина. Позвоню ей, предупрежу, что придете. Фимеможно говорить, а меня положение молчать обязывает.

Не веря своей удаче, я, спрашивая у редкихпрохожих дорогу, поторопилась в центр Казакова и без всяких приключенийдобралась до небольшого, покосившегося на один бок дома из темных, почти черныхбревен.

– Не скребись, входи смело! – закричали изглубины избы, когда я постучала в щелястую дверь. – Туфли скинь и ступай безстеснения.

Серафима могла служить примером для многиххозяек. В отличие от неряхи Тамары Макеевой, у которой даже гадальные картыбыли покрыты слоем грязи, Буравкина содержала дом в идеальной чистоте.

– Звонила мне Евдокия, – объявила старушка, –велела тебе кой-чего рассказать. Меня зови бабой Симой. Ты Евлампия?

Я кивнула.

– Танькой Приваловой интересуешься? – сразуприступила к сути вопроса бабушка. – Хорошая девочка, да родители ей досталисьнеладные. Ирка без головы жила. Такое учудила!

– Что именно? – не сдержала я любопытства.

Баба Сима нахмурилась.

– Народ болтал разное, а дыма без огня небывает. Хотя виноватить его нельзя – он тоже человек, не справился свожделением. Не самый страшный грех, его надо прощать мужикам. Слабые они.

– Пожалуйста, попонятнее, – взмолилась я.

Баба Сима подняла указательный палец.

– Сплетни перескажу, а уж есть в них правдаили нет – сама решай.

Я вцепилась пальцами в край стола и закивала,словно китайский болванчик. Старушка вытерла рот носовым платком и началаизлагать стародавнюю историю…

Местный священник, отец Иоанн, былзамечательным человеком – не жалея себя, помогал прихожанам, поддерживал их вбеде, радовался на свадьбах и крестинах. Для каждого мирянина, даженеверующего, батюшка всегда находил доброе слово и никому не отказывал в помощи.В очень непростые для церкви советские, атеистические годы отец Иоанн сумелзавоевать доверие не только стариков, но и молодежи. К нему прибегали со всехблизлежащих деревень подростки, чтобы пожаловаться на плохие отношения сродителями, конфликт с учителями или попросить совета в вопросах любви. Людисчитают священников стариками, никто из селян не видел за не очень окладистойбородкой и черной рясой отца Иоанна его истинный возраст. А ему было всегодвадцать пять лет. Жена его, матушка Прасковья, была приятной, хозяйственнойженщиной. Она с радостью занималась с юными прихожанами, открыла при церквикружок вышивания. Было видно, что Прасковья любит малышей и станет отличнойматерью.

Как-то раз матушка поехала в Москву закнигами. По пути на станцию автобус перевернулся, все пассажиры остались живы,отделались небольшими царапинами от разбившихся стекол. А вот Прасковье неповезло – она сломала позвоночник.

Несколько лет матушка недвижимо пролежала впостели. Отец Иоанн ухаживал за ней как мог, но ему часто приходилось оставлятьсупругу одну. Прасковья не жаловалась на жизнь, как истинно верующий человекона молча несла свой крест, отец Иоанн переживал за супругу и в конце концовнанял ухаживать за ней Ирину Привалову.

Ирочке едва исполнилось четырнадцать, когдаона переступила порог дома священника. Но, несмотря на юный возраст, девочкабыла хорошей хозяйкой, а отец Иоанн получил возможность изредка ездить в Москвуза книгами и нотами – священник любил играть на пианино. Если кто-то удивлен,что за матушкой стала присматривать девочка, то напомню: в деревне подростокчетырнадцати лет – уже работник. Ира провела в доме отца Иоанна два года. Потомона забеременела от дачника Федора, благополучно вышла за него замуж и сталавести собственное хозяйство.

Добравшись до этого момента, баба Сима хитроприщурилась.

– Интересно?

– Пока не очень, – призналась я. – Мне ужеизвестна история сватовства Федора. Правда, о том, что Ирина служила усвященника, я услышала лишь от вас.

– Давно дело было, – довольно закивалаСерафима. – Люди считают, что все умерли, но я-то еще живехонька. Ты слушай,сейчас самое интересное начнется. Прасковья померла, когда Ирка уже нескольколет была замужем. Я тогда в церкви порядок поддерживала, и вот один раз, апрельтогда был, как сейчас, подзадержалась немножко, пришла к полуночи. Собираюспокойно огарки, вдруг слышу издалека голос Иры: «Ванечка, неужели ничегонельзя изменить?»

Хоть Серафима и верила в бога, но с грехомлюбопытства справиться никогда не могла. Уборщица на цыпочках прокралась понебольшому коридорчику в ту часть, где к церковному зданию примыкал домик отцаИоанна, и вся превратилась в слух. На улице было тепло, даже странно душно дляапреля, и священник открыл на кухне окно, а в коридорчике церквушки стояланараспашку фрамуга, звуки чужих голосов беспрепятственно долетали до ушей Симы.Священник с Ирой понятия не имели, что неподалеку затаился постороннийлюбопытный человек, и продолжали откровенный разговор.

– Нет, Ирина, – мягко ответил батюшка, – плохопридумано.

– Но ведь Прасковьи больше нет! – со слезами вголосе воскликнула Ирина.

– Невозможно нам соединиться, – сказал отецИоанн. – Я-то вдовец, но ты замужем.

– Развестись недолго! – запальчиво заявилаИра.