– Звать меня Данила, сам я буду из города Рязани. А веры я, как и все русичи, христианской.

Батый, словно не заметив дерзости, продолжал спрашивать:

– Кому же ты служишь, Данила-багатур? Ты и другие воины?

Данила смотрел на великого властелина степных полчищ безо всякого страха. Не пугал дружинников грозный строй нукеров, не пугали дыбы, крючья и ремни татарских палачей, темневшие в углах шатра.

– Мы слуги великого князя рязанского, Юрия Игоревича. А воевода наш – Евпатий Коловрат.

Батый выслушал ответ и кивнул с жестокой улыбкой.

– В моей армии множество славных воинов, сильных и отважных. Раньше они служили разным повелителям, но все они оказались слабы перед моим лицом. Теперь все они служат мне, потому что могучий воин должен служить великому владыке и не должен служить слабому и побежденному. Твой дерзкий и слабый князь проиграл, так зачем же ты, Данила-багатур, служишь тому, кто побежден?

Темные магнетические глаза хана глядели с вызовом, но Данила лишь рассмеялся в ответ, кривя разбитые губы.

– Где же ты, великий хан, видел побежденных рязанцев? Там, – кивнул он окровавленной головой в ту сторону, где до сих пор тлели развалины рязанских храмов, – много мертвых, но побежденных там нет. И новый князь наш, Ингварь Ингваревич, послал нас к тебе, могучему царю, чтобы честь тебе достойную воздать и проводить тебя со всеми почестями. Тебе и всем воинам твоим чашу поднести, вам подобающую. Не дивись только, великий хан, и не серчай за нерасторопность, что не всем мы успеваем чашу ту наливать, уж больно велика твоя сила – рать татарская.

Байджу перевел эти слова и замер, склонив голову в ожидании вспышки гнева, но Батый продолжал внимательно глядеть на пленников, не меняя выражения своего хищного гордого лица, лишь желваки задвигались под высокими скулами. Хан ничего не ответил дружиннику, он молча встал и, резко развернувшись, вышел из шатра, по дороге сделав Субудаю знак рукой. Багатур с готовностью кивнул, и на его круглом лице заиграла кровожадная гримаса.

– А ты остер на язык, наглый урус! Посмотрим поближе, достаточно ли твой язык острый?

Он положил руки на огромное пузо и затрясся от смеха, радуясь своей шутке, а палач тем временем уже нес Даниле клещи, докрасна раскаленные на жаровне.

Батый, погруженный в неприятные раздумья, быстрым шагом направлялся к своей белоснежной юрте, когда Хоставрул поравнялся с ним и почтительно склонился, прижав огромную темную ладонь к закованной в панцирь груди.

– Сиятельный хан, разреши обратиться к тебе.

Батый с интересом взглянул на Хоставрула и, сбавив шаг, жестом разрешил ему продолжать.

– Я изловлю зверя. Если ты, великий хан, дашь мне пять сотен твоих славных кешиктенов, клянусь, я сделаю то, что не смог выполнить старый Субудай, я притащу этого Ипатия на аркане, словно бешеного волка!

Молодой хан остановился, осмотрел испытующе могучую фигуру Хоставрула и отвечал, глядя ему прямо в глаза:

– Можешь взять хоть пять тысяч. Приведи мне его скорее и заслужишь мою благодарность.

Из шатра за их спиной раздался дикий вопль. Батый жестоко усмехнулся:

– Очень скоро у этих урусов развяжутся языки, и они расскажут, где скрывается их неуловимое войско. Будь начеку, как только это произойдет, бери людей, сколько нужно, и отправляйся немедля.

Хоставрул снова поклонился и вернулся обратно в пыточную юрту. Батый смотрел на его широкую спину, пока она не скрылась под пологом, потом неопределенно покачал головой, круто развернулся и поспешил в свой шатер.

Дружинники сидели вокруг костра, жадными глазами следя за Ратмиром. Тот снимал жареных птиц с вертела и резал, придирчиво осматривая каждый кусок.

– Эх, Господь наш пятью хлебами и двумя рыбами пять тысяч мужей накормил. Долго ты еще там? – подал голос один из ратников. Он был остроносый и худой и больше напоминал сучковатое дерево, чем княжеского гридя. Однако Ратмир помнил, что из лука этот молодец бьет птицу на лету да и мечом владеет изрядно. Добрый витязь, только в горячей воде купаный – все норовит впереди остальных свой длинный нос высунуть.

– Тебе лишь бы в три горла жрать, – беззлобно осадил тощего Каркун. Он сидел, расслабленно привалившись к стволу давно упавшей сосны, с прикрытыми веками и как будто дремал. – Потерпишь.

Со всех сторон раздались басовитые смешки, а сосед длинноносого ратника по-дружески ткнул его локтем под ребра. Усталые воины радовались короткой передышке, и жизнь в этом крохотном уголке мира и покоя, потерявшемся в заснеженном лесу, ощущалась как никогда остро.

Снег продолжал падать белым крошевом, оседая на ветках, камнях и шапках, заворачивая мир в холодное покрывало. И можно было бы подумать, что это саван, потому как воинство, пришедшее на родную землю, казалось бесчисленным, а надежда на победу – слишком призрачной. Но маленькая дружина Коловрата относилась к смерти до оскорбительного спокойно, и последнее одеяние земной жизни снова превращалось в пушистый снег, радуя глаз и навевая мысли о доме, отдыхе и безопасности.

Дорезав глухарей, Ратмир раздал каждому по куску и жадно втянул ноздрями воздух, пахнущий смолой, снегом и дымом.

– Эх, воля-волюшка!

Пожилой дружинник лучше остальных понимал, что несет с собой нашествие степной орды. Почти пятнадцать лет в рабстве не сломили его дух, однако научили ценить свободу выше любых земных благ. Смерть – не самое страшное, неволя куда хуже. И если уж выбирать судьбу, то умереть с мечом в руках куда как лучше, чем остаться живым, но до конца своих дней плясать под писклявую дуду узкоглазых язычников.

Глянув в ту сторону, куда дружинники стащили мертвых татар, Ратмир сжал челюсти и нахмурился. Следующая битва может стать для всех них последней. Но коли с собой удастся забрать хотя бы сотню врагов, то лучшего исхода и желать нельзя. Останется только поблагодарить Господа за доброту и щедрость.

– Лада! – позвал бывший воевода, отодвигая свои мысли в сторону. Пока они живы, есть дела поважнее раздумий о грядущих напастях. Девка возле Коловрата уже несколько часов сидит. Изголодалась, небось. Да и Евпатию поснедать не помешает.

Когда Лада подошла к Ратмиру, отсветы костра заиграли на ее лице и светлых волосах. Хороша! Только глаза от слез совсем опухли. Эх, не место девке на войне… да еще не в чистом поле, а там, где смертушка-матушка за каждым кустом дожидается. Но, похоже, красавица эта себе другого выбора тоже не видит. Упрямая.

– На, – пожилой воин протянул на куске бересты мясистую ножку глухаря и по-отечески улыбнулся. – А это Евпатию отнеси. Будить его пора.

На «тарелку» из коры лег второй ломоть, и Лада тут же заспешила назад в землянку. Ратмир печально посмотрел ей вслед. Не нужно было иметь семь пядей во лбу, чтобы догадаться, что у девки на сердце. Вздохнув, бывший командир княжеской дружины взял оставшуюся часть глухаря и с наслаждением откусил большой кусок. Темное мясо было сочным, с горьковатым привкусом хвои. Воля.