В 1961 году нехватка собственного зерна впервые вынудила Кремль покупать зерно за границей – главным образом, у Канады. На следующий год дефицит еды и скачок цен на молоко и мясо не раз толкали заводских рабочих на забастовки. В Новочеркасске такая стачка переросла в восстание. Хрущев послал туда несколько высокопоставленных лиц, включая Шелепина (годом ранее тот перешел из КГБ в секретари ЦК КПСС). Однако партийным и государственным бонзам не удалось разрядить обстановку. Когда протестующие выгнали столичных ревизоров из горкома партии, войска открыли огонь и убили двадцать шесть человек. Выжившим пощады не дали – сотни «бунтовщиков» попали за решетку, семерых казнили по приговору суда. Возмущение не вышло за пределы города. Иностранцы, как и советские граждане за пределами Новочеркасска, получат достоверные сведения о нем только в перестройку177.

Тем временем Инге становилась все менее управляемой и предсказуемой. Она отказывалась посещать уроки по шпионажу, почти не выбирала слова, говоря о советском быте, жаловалась мужу на то, как трудно купить хотя бы картошку. Как бы пристрастна ни была Сташинская, она готовила завтрак, обед и ужин – а еды постоянно не хватало. Пустые полки в магазинах, нескончаемые очереди за самым необходимым подтверждали ее правоту. Она годами будет ужасаться тому, как трудно было раздобыть приличное мясо в столичном гастрономе, причем она могла заплатить любые деньги. Москва выглядела потрясающе бедно на фоне Западного Берлина, где Инге еще недавно работала, и даже ГДР.

Жена спрашивала у Богдана, как его, умного человека, могла так легко одурачить советская пропаганда. И уверяла: «Однажды ты проснешься и прозреешь». Но прозрение происходило не в один миг, а постепенно. Среди немецких изданий, которые давали Сташинскому, попалась и книга об адмирале Канарисе, начальнике абвера. Чтение подвело его к выводу о том, что КГБ и презираемая его сотрудниками тайная полиция рейха очень похожи. На суде он показал: «В разговорах с женой мы пришли к тому убеждению, что в общем-то нет разницы между гестапо и тем, что творится здесь»178.

Лубянку такое сравнение не порадовало бы. Само собой, Богдан разными ухищрениями пытался сохранить в тайне разговоры с Инге. Как только они переехали в подаренную комитетом квартиру, глава семьи обшарил каждый угол и осмотрел электропроводку. Микрофонов не нашлось. Однако безопасным свой дом он все равно не назвал бы. Именно в эти дни весь мир увидел, как ловко советская разведка подсовывает жучки в самые неожиданные места. В конце мая 1960 года, когда Пауэрс уже был в плену, постпред США при ООН Генри Кэбот Лодж, желая парировать удары советской пропаганды, показал членам Совета Безопасности ООН устройство, найденное в деревянной копии Большой печати Соединенных Штатов, подаренной в 1946 году американскому послу в Москве. Подарок провисел на стене посольского кабинета в Спасо-хаусе (резиденции в Спасопесковском переулке) целых четырнадцать лет, пока его не обнаружила охрана. Лодж заявил, что дипломатические представительства США в разных странах Варшавского договора были нашпигованы более чем сотней подобных устройств179.

Сташинскому не надо было напоминать о том, как его начальники умели подслушивать любых мало-мальски подозрительных лиц. Но ему не хватало специальных знаний. Как он потом рассказывал, молодожены смогли найти жучки только случайно. В конце июля 1960 года, переехав во второе подаренное комитетом жилье, Инге стала планомерно бороться с клопами. Почистив и помыв все, что только можно, она попросила мужа снять картину со стены в одной из комнат. Попала в точку – там и гнездились клопы. Нашлись, однако, и два провода, которые сходились под обоями с разных сторон и через дыру в стене шли в соседнюю квартиру. Богдан понял, что это жучок, Инге расплакалась. Клопы оказались пустяком.

«Эта находка меня, само собой, ошеломила, но я ничего не мог изменить, – показал Сташинский на суде. – Моя жена только сочувственно глядела на меня. Я молчал». Супруги благоразумно не стали возмущаться вслух. В Москве они старались никогда не обсуждать политически щекотливые вопросы у себя дома. Но не каждый разговор можно было перенести на улицу (да это могло бы и навести кураторов на подозрения), так что они не сдерживали себя, когда речь заходила о дефиците и вообще печальном положении дел в Советском Союзе. «Лучше всего было бы уехать обратно в Берлин, – добавил Сташинский. – Но это была мысль про себя».

Тем не менее даже в тот момент он надеялся, что обнаружил нечто безвредное. Да, таинственный провод – но вдруг никаких микрофонов в доме не спрятали? Вдруг он всего лишь запаниковал? Он так хотел, чтобы его страх развеялся. Когда к ним в гости снова зашел Сергей Саркисов, Инге спросила, что это за провод у них в стене. Она пошла на такой риск по их общему решению – Сташинскому военная дисциплина КГБ не позволяла задавать неудобные вопросы. Инге застала офицера врасплох – он разыграл изумление и сказал, что это может быть телефонный провод. Саркисов обещал кое-кого расспросить, но держать слово явно не собирался. Инге напомнила ему об этом в следующий раз и услышала ответ, что нужный человек в отпуске – надо, мол, набраться терпения.

У Сташинских же терпение лопнуло. Они горели желанием узнать – и поскорее, – записывал ли КГБ их домашние разговоры. Богдан показал провода электрикам, которые ставили счетчик в коридоре, но ничего внятного от них не добился. Тогда он взялся за дело сам. Рассоединив провода в месте стыка, он, чтобы найти микрофон, подключил один из них к своему магнитофону и громко считал из разных концов комнаты. Проигрывая запись, он слышал свой голос то лучше, то хуже, но микрофон так и не отыскал. Мастера из КГБ знали свое дело намного лучше него, а их начальство и не думало прекращать слежку за частной жизнью Сташинских.

Саркисов в итоге придумал совершенно неубедительную отговорку: провод оставил им в наследство предыдущий обитатель квартиры – темная личность. Такого стоило держать под колпаком. Как позже припомнила Инге, Саркисов уверял, что тот арестован. Даже если басня оказалась бы правдой, звучала она неутешительно. Не грозит ли его участь и Сташинским? Богдан вскоре точно установил, что их квартиру прослушивают. Однажды шеф сказал ему, что не он воспитывает жену в советском духе, а она оказывает на него тлетворное влияние. Тогда он уже ясно понял, что за ним следят. Наконец-то настал день, о котором мечтала Инге, – Богдан проснулся вполне прозревшим. Но произошло это поздно и в том городе, откуда оба предпочли бы уехать180.