равно он красив, как бог. На небе начинает светать, но свет не касается его глаз, в которых царит непроглядная тьма. Он кажется злым, но, скорее всего, это тени, что падают на скулы и делают их только резче. Бесполезно даже притворяться, что я могла ему противостоять. Особенно когда он сам зовет. Бессонову достаточно поманить меня пальцем, и я иду. Один шаг, второй, губы в губы, и…

Ян на вкус, как апельсиновые леденцы и табак. Он пахнет мылом и едва уловимо привычным парфюмом. Короткая щетина слегка царапает мне губы. Мои руки падают ему на плечи и сжимают рукава майки, приятной на ощупь, а Ян блокирует меня коленями, чтобы не сбежала, как будто я могу куда-то сбежать. Он кладет мои ладони на свою шею, и я послушно зарываюсь пальцами ему в волосы. Крепко держусь за него, будто взлечу в тот же миг, если отпущу.

Бессонов толкает меня ближе к себе, сокрушая расстояние между нами, а я пытаюсь посчитать мысленно до десяти, чтобы успокоиться, но с таким же успехом могу считать хоть до бесконечности. Он целует меня так… сложно даже описать. Наверное, это похоже на первые секунды после долгих пыток, когда начинаешь дышать без ощущения бесконечной боли, зудящей под кожей, и это кажется раем на земле. Возможно, именно так чувствует себя смертельно больной, которому пускают по вене жизнь. Или слепой, увидев яркие краски: растерянным, испуганным, но точно самым счастливым на всем белом свете. Мы целуемся с Яном так жадно, будто тонем на пару, и только сами можем спасти друг друга, передавая кислород рот в рот.

Я вскрикиваю, когда, смяв мои бедра, Бессонов подкидывает меня наверх и усаживает на капот, но его губы заглушают любой звук. Он втискивается ко мне между ног, заставляет скрестить их у него за спиной и тянуться к нему, без конца трогая — бока, лопатки, плечи, позвонки. Пока его руки тоже путешествуют по моему телу, ведут линии от икр к талии, задевают грудь и сдавливают щеки. Удерживая за подбородок, Ян проводит языком от шеи до самого носа, будто помечает меня, заглядывает в глаза и тянет резинку с моих волос.

— Охуенно красивая, — хрипит, пропуская их сквозь пальцы, а после атакует с новой силой. Выдергивает блузку из брюк и распахивает в стороны под звуки щелкающих кнопок. Если бы на ней были пуговицы, я бы осталась без них.

Бессонов стопорится взглядом на моем белье — телесного цвета бюстгальтере без бретелей и кружев. Он, не торопясь, как будто его замедлили в «слоу мо», отодвигает чашки вниз и высвобождает мою грудь. Из-за утренней прохлады я вмиг покрываюсь мурашками, напрягаются соски. Ян облизывает большой палец и проводит по ним, чтобы я зашипела, словно раскаленное масло, в которое добавили холодной воды. Он смотрит на меня из-за густых бровей и пушистых ресниц и медленно, очень медленно для моего зашкаливающего пульса наклоняется, чтобы...

— А-а, — короткий стон слетает с губ, и я с запозданием понимаю, что стону сама.

Ян улыбается. Кожей чувствую довольный смешок. Она горит в тех местах, которых касается его дыхание. А после меня снова закручивает в вихрь сумасшедших эмоций, когда он давит ладонью на мою талию, заставляя прогнуться, и целует грудь, то и дело смыкая зубы на сосках. Он тянет губами влажную дорожку вдоль моих ключиц и выше к шее, а я, кажется, оставляю синяки на его плечах — так сильно цепляюсь за него. И тоже, тоже тянусь к шее, но мои губы перехватывают на полпути.

Моя голая грудь трется о его футболку, а так хочется кожа к коже. Сражаясь с его языком, я опускаю руки и пробираюсь за края майки, чтобы дорваться до горячего живота и пресса. Бессонов без слов понимает меня, мою мольбу, когда, подцепив за воротник, стягивает с себя одежду и позволяет мне все. Боже, его кожа такая гладкая и приятная на ощупь, что я гадаю, как внутри может быть заперт настолько колючий парень.

Он нависает надо мной, и я спиной чувствую холод капота. Он толкается в меня через несколько слоев одежды, а я в ответ бесстыдно трусь об него. Мне кажется, я уже не чувствую губ, но все равно не могу перестать его целовать.

— Подыхаю, как хочу тебя, — шелестит в ушах голос с хрипотцой, и я проваливаюсь в темноту. Жмурюсь до мушек перед глазами, чтобы задержаться в моменте. Это важно, очень важно для меня, кажется задачей первостепенной важности. — А ты… Ты этого хочешь?

Боже, как я этого хочу. Конечно хочу. Хочу так сильно, как не хотела замуж за Чарли Ханнэма. Но страх отрезвляющей волной проносится по телу. От него немеет язык, и проходит горячка. Сейчас, когда Бессонов опирается на вытянутые руки по обе стороны от меня и, не касаясь, просто смотрит, я замерзаю и начинаю бояться реальности, в которой все далеко не так радужно, как в тесных объятиях. Хотела бы я ему ответить, но вместо этого ловлю воздух губами и дрожу.

Его рука опускается на мою талию, не спеша перемещается на шею, обнимает щеку и гладит скулу, а после большой палец, стирая слюну, обводит нижнюю губу. Я бессознательно облизываю ее, касаюсь кончиком языка его солоноватой кожи, и зрачки Бессонова снова заполняют радужку своей темнотой. Мои плечи коротко дергаются от порыва утреннего ветра, который теперь пробирается между нами. Я глотаю шумный вдох и распахиваю глаза.

Поздно. Что-то меняется. Он опускает голову, смотрит куда-то в сторону и туда же шепчет едва различимое «не здесь», которое тотчас уносит ветер. Затем отталкивается и исчезает, а я сразу кутаюсь в блузку, дрожащими пальцами пытаюсь застегивать кнопки, но выходит из рук вон плохо. Не оборачиваюсь, потому что боюсь. Я еще не готова столкнуться с его безразличием, хочу продлить эту иллюзию, где Бессонов кажется зависимым от меня. Хотя бы ненадолго. А когда сдаюсь на трех застежках, что прикрывают лишь грудь, и собираюсь как ни в чем не бывало вернуться в машину и стойко выдержать дорогу до дома, мне на плечи приземляется что-то тяжелое. Это куртка. Кожаная куртка Бессонова.

— Поехали домой? — произносит спокойно, уже одевшись, чуть прикрыв от усталости глаза, и эти слова звучат как лучшее, что я могла услышать сейчас.

— Хорошо, — отвечаю и вкладываю в его ладонь свою, чтобы он помог мне спрыгнуть на землю.

Молчание в машине становится традицией,