я с первого же взгляда поняла, что она пьяна. Она не успела ничего сказать, не шаталась, запаха алкоголя с такого расстояния тоже не чувствовалось. Но мне сразу стало ясно — она пьяна, причем в стельку.

— Дом, милый дом! — с чувством проговорила Макико, еле ворочая языком, тем самым подтверждая мои догадки.

При этом она пыталась разуться, в упор не замечая, что туфель на ней уже нет.

— Маки, ты их уже сняла, — сообщила я сестре, наблюдая, как она безуспешно трет ногу об ногу и топчется на месте.

Осмыслив услышанное, она пробурчала что-то вроде «Просто ноги зачесались» и бочком проковыляла в комнату.

— Мы вообще-то волновались! Ты чего на звонки не отвечала? — упрекнула я Макико.

Сестра подняла брови и, вытаращив глаза, уставилась на меня в упор. На лбу у нее пролегли глубокие морщины, глаза были все красные.

— Телефон сел.

— Могла бы купить пауэрбанк, их везде продают.

— Ты видела, какие они дорогущие? Я что, идиотка, тратиться на такое? — С этими словами Макико бросила сумку на ковер и, громко топая, направилась к креслу-мешку, развела руки в стороны, рухнула на него и замерла в этой позе.

Я открыла было рот, чтобы спросить, где она пропадала, но в последний момент сдержалась и изобразила кашель. Он прозвучал неожиданно громко. Вдруг Макико подумает, что так я подталкиваю ее к ответу? Чтобы показать, что это обычный кашель и больше ничего, я кашлянула еще раз, но получившийся звук больше напоминал икоту. Мне ничего не осталось, кроме как кашлянуть снова. Видимо, в горле все же была мокрота, потому что на этот раз я закашлялась по-настоящему и долго не могла остановиться. Дождавшись, пока мой приступ закончится, Макико повернула ко мне голову. От кресла-мешка она так и не отлепилась. Брови у нее стерлись, под глазами расплылась черная подводка, а внушительные мешки стали еще больше. Скулы были усыпаны крошками от туши. Тональник местами поплыл от кожного сала, отчего лицо Макико казалось пятнистым.

— Может, ты это… умоешься? — не удержалась я.

Но Макико в ответ только бросила:

— Да какая разница, как я выгляжу!

Из угла комнаты за нами наблюдала Мидорико. В руках она все еще держала электронный словарь. Я вдруг подумала: а что, если Макико сегодня виделась с отцом Мидорико, со своим бывшим мужем? Кажется, вчера она говорила, что хочет встретиться с кем-то из токийских друзей. Но я никогда не слышала, чтобы у нее в Токио были друзья… Да будь это даже просто знакомый, Макико наверняка хоть раз упомянула бы о нем или о ней в наших телефонных разговорах. А она точно не упоминала. Значит, никаких «токийских друзей» у нее нет.

Тогда с кем она сегодня пила? В одиночку до такого состояния ей ни за что не напиться. Она ведь тоже если и пьет, то только пиво, хотя и переносит его лучше, чем я. К тому же Макико должна бы понимать, что дома ждет сестра, с которой она так редко видится, и дочь. К тому же она пообещала мне вернуться к семи, значит, изначально у нее таких планов не было.

Наверное, что-то пошло не так — она встретила кого-то, кого не должна была встретить, и череда неких непредвиденных событий привела к тому, что она сейчас лежит на кресле-мешке в стельку пьяная. Кстати, хоть Макико и привыкла на работе постоянно общаться с клиентами, но в жизни она довольно стеснительная. Парой слов с незнакомым человеком, конечно, обменяться может, но пить с ним точно не пойдет. Остаются знакомые. С кем из знакомых Макико могла бы вот так вот напиться в Токио? Логика подсказывала: ни с кем, кроме бывшего мужа.

Впрочем, ни о чем допытываться у Макико я не собиралась. Наверное, можно было спросить ее шутливо, как бы между прочим: «Это ж надо так надраться, сестренка! Давай хотя бы колись, с кем!» Но мне не хотелось ничего выведывать. Где, с кем и что пить — личное дело Макико, но это не значит, что мне оно не интересно. И если бы она встретилась с кем-то из своих давних подруг, я бы с удовольствием выспросила у нее все: о чем разговаривали, что ели, чем подруга сейчас занимается. Однако о ее встрече с бывшим мне слушать не хотелось. Меня ни капли не волновало, о чем они говорили, какие чувства сквозили в их словах, сожалеют ли они оба о разрыве, что думают друг о друге сейчас… Сама не знаю почему. Ее муж не вызывает у меня никаких эмоций. Более того, я с трудом могу вспомнить, как он выглядит. Тем не менее говорить с Макико о нем и о каких бы то ни было мужчинах мне не хотелось. Макико наверняка требовалось выговориться, а мне как хорошей сестре следовало ее выслушать, но это внутреннее отторжение было сильнее меня. Поэтому я молчала.

— Ну ладно… но все же сходила бы ты в душ, — сказала я наконец. — А кстати! Мы тут с Мидорико ходили в магазин и прикупили фейерверков. Может, запустим их сегодня втроем, пока вы не уехали обратно в Осаку?

Макико все так же лежала, уткнувшись в кресло-мешок, и только дернула головой и что-то промычала в знак того, что слушает.

Ее тощие вытянутые ноги напоминали одноразовые палочки для еды. На большом пальце колготки порвались, и оттуда до лодыжки тянулась стрелка. Сквозь тонкий капрон просвечивали пятки, растрескавшиеся, как черствые булочки. Икры — кожа да кости, точно две вяленые рыбины.

Мидорико, до сих пор наблюдавшая за нами, оставила электронный словарь на столе и ушла на кухню. Не включая там света, она встала возле раковины и обернулась к нам. Я пошла за ней и встала рядом, чтобы видеть то же, что и она.

Окинув комнату взглядом, я ничего особенно странного не заметила. Все как всегда: шкафы с книгами, в дальнем правом углу — небольшой стол. Немного левее окно, задернутое занавесками. Эти занавески я не меняла ни разу с тех пор, как въехала в эту квартиру, и они уже давно выгорели на солнце, но благодаря кремовому цвету это не бросалось в глаза. А под окном, в кресле-мешке, ничком лежала Макико, неподвижная, будто приросшая к нему всем телом. На экране телевизора что-то беззвучно двигалось и мелькало.

Через некоторое время Макико уперлась ладонями в ковер и приподнялась, встав на четвереньки. Словно больной после тяжелой операции, она несколько раз сосредоточенно повернула голову влево и вправо. Потом шумно выдохнула — получилось похоже на стон — и,