конечно, выглядит воздушным и эфемерным, как пламя бенгальского огня. Еще и кабинки качаются… Поэтому кажется, случись что, оно первым развалится. Но на самом деле это не так. Колесу ничего не страшно — ни ураганный ветер, ни тропический ливень, ни мощное землетрясение… Оно сконструировано так, чтобы все эти разрушительные силы не били по нему в упор, а проходили сквозь него или отклонялись в сторону. Я, когда об этом узнала, на полном серьезе подумала: «Вот бы здорово, если бы мы все жили не в домах, а на колесах обозрения». Представляла, как все люди на планете будут жить в таких вот кабинках, махать друг другу руками из одинаковых окошек. Можно будет разговаривать с людьми из других кабинок с помощью телефона из нитки и стаканчиков. Между кабинками можно будет натянуть веревки и сушить там белье. Помню, я часто рисовала воображаемый мир, где вместо домов — такие вот колеса. В таком мире никто не погибнет от тайфунов или землетрясений. Все смогут жить в безопасности, и всем будет одинаково хорошо.

Некоторое время мы с Мидорико молча смотрели вдаль, каждая в свое окно.

— Ты когда-нибудь каталась на колесе обозрения с Маки? — спросила я наконец.

Мидорико неопределенно мотнула головой.

— Понятно… Ну да, она же все время работает.

Мидорико быстро взглянула на меня и снова отвернулась к окну. В профиль ее лицо, особенно подбородок, чем-то напомнило мне мамино. Перед глазами всплыл образ мамы из той поры, когда она была еще здорова, еще не исхудала до неузнаваемости. У нее был изящный, с легкой горбинкой нос и очень длинные ресницы. На щеках небольшие рубцы. Я как-то спросила, откуда они, и мама, рассмеявшись, сказала: «Это оттого, что я выдавливала прыщи. Никогда так не делай!» Пожалуй, Мидорико даже больше похожа на нее, чем на Маки. И ни разу не видела ни нашей мамы, ни бабушки Коми… и они ее тоже никогда не видели. Вроде бы очевидный факт, но почему-то я никак не могла отделаться от этой мысли и все прокручивала ее в голове.

— Знаешь, когда мне было столько, сколько тебе сейчас, наша мама умерла. — Сама не понимая, с чего мне вдруг взбрело в голову затеять этот разговор, я продолжила: — Маки тогда было двадцать два. Потом умерла бабушка Коми. Мне исполнилось пятнадцать, а Маки, значит, двадцать четыре. Денег у нас не было, поэтому оба раза похороны пришлось устроить в местном общественном центре. Наверное, это были самые дешевые похороны в истории. Но нам повезло, один из дальних родственников бабушки оказался буддийским монахом. Он провел все обряды как полагается. Надо бы вернуть ему деньги за это, но пока все никак…

Мидорико снова бросила на меня быстрый взгляд, на секунду оторвавшись от рассматривания вечернего пейзажа.

— Квартира была муниципальная, аренда стоила меньше двадцати тысяч иен в месяц, так что мы кое-как смогли продолжить за нее платить. Хорошо, что Маки была уже взрослой — ну, по крайней мере, совершеннолетней. Поэтому мы смогли остаться вместе. Будь она младше, нас, очень возможно, отправили бы в какой-нибудь приют. Может, даже в разные приюты.

Мидорико сидела у окна не двигаясь. На крыше одного из дальних небоскребов мигала красным лампочка молниеотвода. Некоторое время я наблюдала за тем, как этот огонек то появляется, то пропадает, в выверенном, равномерном ритме. Казалось, там, вдалеке, дышит какое-то неведомое существо.

— Маки, можно сказать, поставила меня на ноги, — продолжала я. — Когда не стало ни мамы, ни бабушки и мы оказались одни, Маки заботилась обо мне как могла. Мы вместе ходили мыть посуду в баре… каждый день ели обед, который она приносила со своей другой работы.

По небу расплывались сумерки, точно многослойное кружево, сквозь которое то тут, то там пробивались огоньки. Любуясь этими хрупкими капельками света, я вспомнила маленький портовый район, где провела первые шесть лет своей жизни. Летними вечерами из темного моря как по волшебству вырастали парусные яхты, одна за другой. Все ликовали, вокруг бегали дети, взволнованные и очарованные первой в жизни встречей с настоящими белокожими иностранцами. Город преображался. С наполовину стертых табличек, с электрических столбов, забрызганных грязью, с козырьков магазинов, со свай, к которым привязывают лодки, отовсюду свисали гирлянды и грозди лампочек. И я смотрела, как они раскачиваются на ветру на фоне сумеречного неба. Почти как сейчас.

— Знаешь, один раз, когда я ходила в детский сад… это еще когда мы жили около моря, до переезда к бабушке Коми… воспитатели организовали экскурсию на виноградник. Ты когда-нибудь собирала виноград?

Мидорико покачала головой.

— В этом был смысл поездки… — улыбнулась я, вспоминая. — Я так ее ждала, ты не представляешь. Мне в саду ничего не хотелось, а тут вдруг прямо увлекло. Я предвкушала, как буду собирать виноград… даже придумала себе план и нарисовала к нему картинки. Не знаю уж, что на меня нашло, но я реально считала дни. Больше ни о чем и думать не могла.

Но поехать туда я не смогла. Экскурсия была платная, а у нас в семье, как ты понимаешь, лишних денег не водилось. Хотя сейчас мне кажется, что это была какая-то мелочь, двести или триста иен. Так вот, в день поездки я просыпаюсь, а мама говорит: «Сегодня посидишь дома». Я собралась спросить почему, но не стала. Не смогла. И так понятно было: дело в деньгах. К тому же по утрам мы с Маки старались вести себя как можно тише, чтобы не разбудить отца. Мы даже лапшу научились есть беззвучно.

В общем, я сказала маме только: «Хорошо, я поняла». А уже потом накатили слезы… Они просто текли ручьями и не останавливались. Мне вдруг стало так обидно, так грустно, я даже сама не ожидала от себя такого… но плакать в голос было нельзя, поэтому я спряталась в углу и зажала между зубами полотенце. По мне, может, и не видно, но довести меня до слез было непросто даже в детстве. А тогда будто плотину прорвало — я обливалась слезами как не знаю кто. И чего я так горевала по какому-то винограду… я ведь до этого никогда не собирала виноград и даже, честно говоря, смутно представляла, каково это. Да и вкус меня особо не привлекал. Я и сейчас иногда вспоминаю и думаю — почему же меня тогда так заклинило на этом винограде?

Может, дело в чудесном ощущении, когда держишь на ладони гроздь винограда. Как бы объяснить… Виноградинки как будто приклеены друг к дружке, даже совсем маленькие, ни одна не