оборачивается, чтобы посмотреть в окно за спиной. Она — это тоже я, только тридцатилетняя. Она едет встречать Макико и Мидорико. Сидит неподвижно, сжавшись, чтобы не задевать плечами соседних пассажиров, и сложив руки поверх объемистой потрепанной сумки. Неестественно сжатые ноги, большие коленки. Я хорошо знаю эти коленки, их округлую форму. Они достались мне от бабушки Коми. Тридцатилетняя я вообще очень похожа на нее — прямо как на той фотографии, где она улыбается.

Двери вагона разъезжаются в стороны. Входит отец в сером рабочем комбинезоне. Он подсаживается ко мне и тихонько говорит: «Мы уже почти на месте». Сегодня наш с ним день. Макико и мама остались дома, а мы с отцом едем куда-то на электричке. Хочу спросить у него куда, но не могу — только молча сижу рядом. Входит много людей, целая толпа. Они везде, даже между моих коленок протиснулись мужские ноги. Вагон раздувается от людей, и каждый из пассажиров тоже будто раздувается, заполняя собой все больше пространства. Наконец электричка снова останавливается. Отец берет меня на руки и сажает себе на плечи. Встает, поднимая меня вверх, хотя он выше меня всего на несколько сантиметров. Я впервые касаюсь его. Отец медленно пробирается сквозь толпу. Он делает шаг за шагом, крепко держа меня за запястья, чтобы я не свалилась с его худых, маленьких плеч. Огромные незнакомцы не замечают нас, а отец идет и идет вперед — по пути он натыкается на кого-то, останавливается, потом ему наступают на ногу, но он все равно продолжает идти. Двери закрываются. Кто-то улыбается и машет рукой. Отец, все еще придерживая меня на плечах, легко запрыгивает в кабинку колеса обозрения, проплывающую перед нами. Кабинка беззвучно устремляется ввысь, в небо, разливающееся густой синевой. Внизу сквозь сумеречную дымку виднеются крошечные силуэты людей, деревьев, переливаются загорающиеся огоньки. Я зачарованно смотрю на них с отцовских плеч, боясь пропустить хоть одну маленькую деталь, забывая даже моргать.

Проснулась я от холода — вся комната будто застыла, скованная перестуженным воздухом.

Кондиционер показывал двадцать один градус. Я поднялась и выключила его. Кажется, я видела сон, но, пока я моргала и приходила в себя, он бесследно выветрился из памяти. Едва отверстия для выхода воздуха с вялым жужжанием закрылись, откуда-то нахлынуло тепло. Занавески сияли, принимая на себя солнечные лучи. С улицы доносился пронзительный детский смех и гул проезжающих машин.

Я пошла в ванную, разделась и, отлепив от трусов прокладку, уставилась на нее. Крови почти не было. Замотав прокладку в салфетку и выбросив в мусорное ведерко, я приклеила новую и положила трусы на банное полотенце. Затем встала под горячий душ.

Вода брызнула из бесчисленных дырочек, будто над моей головой кто-то вдруг резко раскрыл зонтик. Замерзшие пальцы ног заныли от тепла, в плечи словно впились изнутри тысячи иголок. Бедра и руки покрылись гусиной кожей. Горячие струи врезались в тело, согревая и постепенно стирая границу между мной и тесным пространством ванной. Зеркало было обработано средством от запотевания, поэтому, даже когда все вокруг утонуло в белых клубах пара, я отчетливо видела в нем свое тело.

Выпрямившись и вытянув шею, я встала перед зеркалом. Немного покрутилась, чтобы найти угол, при котором в нем будет видно все, кроме головы, а затем внимательно вгляделась в отражение.

Посередине зеркала оказались мои груди — два небольших бугорка, почти как у Макико, с торчащими коричневыми сосками. Ниже — чуть округлые бедра, немного жира вокруг пупка и легкие волнистые линии растяжек. Я была внутри собственных очертаний, и я же смотрела на них снаружи. Так продолжалось целую вечность, пока этот образ, непонятно откуда взявшийся и непонятно куда устремленный, покачивался в зеркале в перекрестье лучей предзакатного солнца из окошка, которое я ни разу не открывала, и тусклой лампы.

II. Лето 2016 — лето 2019

8. Тебе не хватает амбиций

— Представьте, что у ваших мужей начались проблемы с почками, какая-нибудь там почечная недостаточность. Допустим, если вы не отдадите мужу почку, то он умрет. Как вы поступите? Отдадите или нет?

Об этом спросила Ая, когда мы уже доели десерт, а лед в стаканах успел растаять. Если бы не ее вопрос, все бы начали расходиться.

Обычная тусовка бывших коллег. Не то чтобы нас связывали особенно близкие отношения, просто однажды так получилось, что мы все снова собрались вместе — да, точно, несколько лет назад, на свадьбе Юко… Ая уже тогда была заводилой в компании — она-то и стала организовывать такие встречи несколько раз в год. Мы все примерно ровесницы, плюс-минус год, все работали в одном и том же книжном. Кажется, совсем недавно, но с тех пор прошло уже лет десять. Все это время мы не виделись и успели прилично измениться. Наши пути разошлись, так что со стороны, наверное, было непонятно, что может нас связывать. Но, как ни удивительно, несмотря на то что у каждой имелись свои более интересные дела, мы неизменно собирались в полном составе — впятером.

Теперь вопрос стоял, отдавать свою почку умирающему мужу или нет.

Похоже, что для всех, кроме меня, он звучал вполне актуально — они были замужем, а у некоторых еще и были дети. За столом вновь завязалась оживленная дискуссия.

«Ох, даже не знаю!»; «Это ведь такое дело…» — раздавалось с разных концов стола. Кто-то делал удивленные глаза, кто-то поддакивал. Заметив, что стаканы у всех собравшихся пусты, внимательная Юко предложила напоследок повторить. Предложение было принято, и все, кроме меня, заказали себе по бокалу. Я же в ответ на вопросительный взгляд Юко сказала, что воды мне достаточно.

Краем уха я слушала бывших коллег, но думала о съеденном обеде. Не знаю уж, чей это был выбор — пойти именно сюда, но в качестве основного блюда тут предлагали галету, и только ее. До этого дня я никогда не пробовала галеты и даже слова такого не знала. Оказалось, что это просто унылая плоская лепешка — не то закуска, не то десерт, но на главное блюдо точно не тянет. Как обидно потратить редкую и ценную возможность поесть вне дома на такое недоразумение. Это кафе специализировалось на галетах, так что выбора у меня не было. Но такими тонюсенькими лепешками, конечно, не наешься. Да и вообще, разве может считаться нормальным обедом что-то, что подают со взбитыми сливками?

— М-м… Я, наверное, все-таки отдам, — произнесла Ёсикава, сидевшая в торце стола.

Ей было тридцать восемь,