все еще раз, с самой первой записи. Потом вернулась в комнату и убрала блокнот обратно в рюкзак.

С фейерверками у нас так и не сложилось. На следующее утро мои гостьи уехали обратно в Осаку.

— Может, останетесь у меня до завтра? — предложила я на всякий случай, но Макико, как я и думала, отказалась:

— Нет, не получится… мне сегодня вечером на работу.

Немного подумав, сестра повернулась к Мидорико.

— А ты? — спросила она. — Если хочешь, можешь побыть тут еще. У тебя же каникулы.

Но Мидорико сказала, что поедет домой вместе с ней.

Пока они собирали вещи, я смотрела в окно. На парковке стояли те же машины, что обычно. Вдаль тянулась гладко-серая дорога, прямая как стрела. Я вспомнила, как позавчера по ней шла Мидорико. Да, точно, возвращалась с прогулки, придерживая сумочку на поясе, а я наблюдала за ней из этого самого окна. Как она шла прямо сюда, не сворачивая. Ноги тоненькие, как палочки. Мне вдруг подумалось, что я часто буду вспоминать эту вроде бы ничем не примечательную картину. Мы все еще были здесь, втроем — Мидорико, Макико и я, — но и это уже казалось мне воспоминанием. Я отвернулась от окна и увидела, что Мидорико сражается со своими волосами, безуспешно пытаясь завязать их в аккуратный хвост.

— Что ж ты не попросишь Маки тебе помочь? — удивилась я, но Мидорико, еще сильнее стиснув в зубах черную резинку, промычала, что должна научиться делать это сама.

Я взяла дорожную сумку Макико, Мидорико надела рюкзак, и мы спустились вниз. На улице стояла жара, такая же, как двумя днями раньше, когда я вела сестру с племянницей к себе домой. Минуя прохожих, прокладывая себе дорогу сквозь знойный, тяжелый воздух и звуки утреннего города, мы добрались до станции, а там, уже окончательно вспотевшие, сели на электричку. Одна пересадка — и вот он, Токийский вокзал.

На лице Макико был такой же толстый слой макияжа, как во время нашей первой встречи на платформе. До отбытия поезда еще оставалось довольно много времени, поэтому мы посмотрели сувениры, полистали журналы в киоске, а потом сели на лавочку, с которой было видно электронное табло. Расположившись там, мы рассеянно наблюдали за нескончаемым потоком людей, текущим в нашу сторону сквозь турникеты. Здесь все было так же, как и два дня назад.

— Маки, соевое молоко! — вдруг вспомнила я.

— Соевое молоко?

— Да. Надо пить соевое молоко. Говорят, оно полезно для… ну, знаешь, для женского организма.

— Никогда его не пробовала, — улыбнулась Макико.

— И я. Но обязательно попробую и буду пить. И тебе, Мидорико, тоже не помешает.

Когда до синкансэна осталось пять минут, я спохватилась, вытащила из кошелька купюру в пять тысяч иен и протянула ее племяннице:

— Держи, Мидорико. Купишь себе что-нибудь.

Девочка широко распахнула глаза от удивления, а Макико беспокойно замотала головой со словами:

— Ну ты чего, не надо так много, и вообще не стоило!

— Да ладно, все в порядке, — улыбнулась я. — А будет вообще отлично! Мы прорвемся, слышите?

— Будет, конечно. — Макико пристально посмотрела на меня, выпятив губы, и изобразила, будто пишет невидимой ручкой в воздухе. — Пиши свою книжку! — Она сморщила нос и засмеялась.

И в этот момент в ее улыбающемся лице соединилось столько родного, столько дорогого для меня. Лицо бабушки Коми. Лицо мамы. И все лица моей сестры: Макико, бегущая ко мне, едва завидев издалека; Макико в школьной форме; Макико на велосипеде; Макико, проплакавшая всю вечернюю службу накануне похорон; Макико, купившая мне на свою зарплату школьную сменку; Макико, одиноко сидящая на больничной койке после рождения дочери; Макико, которая всегда, всегда была рядом… Я сморгнула и сделала вид, что зеваю.

— Ну ладно, нам пора, — сказала Макико, взглянув на наручные часы.

— Берегите себя, — попросила я и отдала ей сумку.

Мидорико встала со скамейки, чуть подпрыгнула, поправляя рюкзак на спине.

— Кстати, Мидорико, мы же вчера так и не распаковали фейерверки. Я их сохраню до вашего следующего приезда, буду следить, чтобы не отсырели. Следующим летом обязательно позапускаем их!.. Хотя почему именно летом? Можно и зимой, и весной, и вообще когда захочешь. В любое время, — с улыбкой исправилась я.

Племянница улыбнулась в ответ.

— Давай тогда зимой, — сказала она, — когда будет холодно.

Оставалась всего пара минут, и Макико с Мидорико поспешно вставили билеты в турникет и побежали на платформу. Мидорико все время оборачивалась, чтобы помахать мне рукой на прощание. Несколько раз, когда мне уже казалось, что ее фигурка растворилась в толпе, девочка показывалась снова и махала, махала мне изо всех сил. Я тоже махала ей в ответ и не опускала руку, пока они с Макико совсем не пропали из виду.

По возвращении домой на меня навалилась сонливость. Пока я шла по улице, кожа и легкие раскалились от дыхания — хотелось как можно скорее принять холодный душ. Но когда я добралась до дома и включила кондиционер, не прошло и пяти минут, как пот высох и вся эта изнурительная жара показалась просто игрой воображения. На кресле-мешке все еще виднелась вмятина, оставленная Макико. В углу, где сидела Мидорико, осталось несколько книжек. Я подобрала их, расставила по полкам — а потом, прямо как Макико накануне вечером, плюхнулась сверху в кресло-мешок, накрыв его собой. Макико и Мидорико, перемазанные яйцами. Куча смятых бумажных салфеток, которыми мы втроем вытирали пол. Мидорико, которая все махала и махала мне рукой на вокзале. Смех Макико. Два удаляющихся силуэта. С каждой секундой мои веки тяжелели, руки и ноги наполнялись теплом. Отрешенно наблюдая за тем, как глубоко внутри, на изнанке мозга, кружатся в плавном танце лоскутки моего сознания, я и не заметила, как провалилась в сон.

Во сне я сидела в электричке, покачиваясь вместе с ней под мерный стук колес.

Не знаю, какие места мы проезжали. Пассажиров было немного. Ворс на сиденье покалывал мне голые ляжки. Я была в шортах и без сумки. Сидела и разглядывала свои руки, темные от загара. Если согнуть их, на внутренней стороне локтя образовывались глубокие, еще более темные складки. Голубая майка была мне немного велика. Если я нагнусь или подниму руки, то в профиль, наверное, будет видно грудь, подумала я и смутилась. Но потом сказала себе, что заморачиваться такими вещами незачем.

На каждой станции входят и выходят люди. Пассажиров в поезде становится все больше. Напротив меня села женщина: под глазами мешки, на скулах тени. Она уже не очень молода. Волосы — черные, на вид жесткие и упрямые, как у меня, заправлены за уши. Иногда женщина