его прежней работе был ответственен за это. И что еще хуже, романтический идеал Захер-Мазоха, который вдохновил его на много пылких романов и продал так много книг, теперь стал отклонением от нормы, психическим заболеванием. Он был назван его именем и привлек пристальные взгляды, как и сам Леопольд.

Каким бы беспринципным ни был этот конкретный ход, мотивы Краффт-Эбинга в «Психопатии сексуальности» отнюдь не были подлыми. Он был белым мужчиной-ученым 1800-х годов, поэтому, естественно, в его работе много женоненавистничества и ужасов мастурбации. Не заблуждайтесь, он был продуктом своего времени и привилегированного положения. Большая часть его произведений пронизана викторианскими предрассудками и буржуазным лицемерием. Но Краффт-Эбинг также неустанно работал над тем, чтобы декриминализировать психические заболевания и сместить акцент юриспруденции на лечение и реабилитацию. Учитывая, как горячо эти идеи оспариваются до сих пор, Краффт-Эбинг был не только передовым ученым в психиатрии и нейронауки своего времени, но и криминалистическим активистом. Вероятно, на него повлияло обучение в университете Гейдельберга, где его дед по материнской линии, доктор Миттермайер, служил «немецким адвокатом проклятых», отстаивая юридические права тех, кто был приговорен к изгнанию пуританским обществом. Такими были, в частности, сексуальные девианты, с которыми сурово обращались в суде, отмечает Клаф. В то время сексуальные практики всех видов преследовались безжалостно. Гомосексуализм, транссексуализм, мастурбация, оральный секс, что угодно. Если вы не пытались обрюхатить кого-то в контексте брака, санкционированного государством и церковью, то, скорее всего, это было подсудным делом. Посещавший в качестве эксперта-свидетеля многие громкие судебные процессы по делам о сексуальных отклонениях Краффт-Эбинг решил использовать науку для пропаганды реабилитации, а не тюремного заключения.

В книге Psychopathia Sexualis Краффт-Эбинг позволил гомосексуалистам, фетишистам и мазохистам подробно описать свои истории жизни, дав голос угнетенным сексуальным девиантам. За свою жизнь он сделал много хорошего, но это не принесло большого утешения Захер-Мазоху, с его чудаковатыми сексуальными пристрастиями. Необычному романисту не нравилось, что его так каталогизируют и классифицируют. А патриархат его времени так и не простил ему пристрастие к подчинению женщинам. Когда появились мемуары его бывшей жены, подтверждающие его пристрастие к мазохизму, репутация Захер-Мазоха была разрушена. Как лаконично выразился писатель Киаран Конлифф: «При жизни он был известен как великий писатель, но после смерти стал посмешищем».

Как ни странно, можно с уверенностью сказать, что сегодня о произведениях Захер-Мазоха знает гораздо больше людей, чем если бы он не попал в Psychopathia Sexualis. Многие люди сначала узнают о нем как об эпониме, а затем знакомятся с его работами. Его «коллега по извращениям», маркиз де Сад, по крайней мере, пользовался приватностью могилы к тому времени, когда Краффт-Эбинг использовал его имя и ввел в обиход термин «садизм», также включенный в Psychopathia Sexualis. У обоих мужчин была выдающаяся литературная биография, но по-настоящему известным при жизни был Краффт-Эбинг, о котором, как это ни парадоксально, сегодня почти никто не знает. Возможно, если бы кто-то назвал какое-нибудь извращение «эбингизмом», больше людей обратили бы на него внимание.

Со временем имя Захер-Мазоха продолжает распространяться благодаря его одноименному «недугу»; оно вышло за пределы академических кругов и обсуждается в обществе, жаждущем секса и разных способов его обсуждения. Пока я пишу эту главу, готовится к выходу второй альбом поп-певицы Скай Феррейры, которого с нетерпением ждали поклонники (это произошло в 2021 году). Альбом называется (шок-контент!) «Мазохизм». Надо отдать должное Краффт-Эбингу: хоть он и назвал парафилию в честь живого человека, он невольно подарил нам очень полезное слово, значение которого со временем расширилось, захватывая новые горизонты, но при этом крепко держась за свои корни. Сегодня мазохистом может быть тот, кто слишком много работает; грызет ногти; а также балерина; аспирант; авантюрный гурман в баре с острой сальсой; марафонец – и да, тот, кто прерывисто дышит через дырочку в блестящем латексном костюме.

Интересно, что вокруг слова «мазохизм» и его современного использования сложился определенный культурный консенсус, который так далек от специфики его возникновения. Все знают, кто такой мазохист: это человек, который специально делает себе больно. И все же само слово несет в себе много табуированного, что сопутствовало его появлению. Оно используется для описания крупного феномена, в то время как общество по-прежнему брезгливо относится к постыдным следствиям его происхождения. Думаю, стоит задуматься о том, как это произошло.

Поэтому я делаю звонок доктору Стивену Стайну, историку из университета Мемфиса и автору книги об истории БДСМ-сообщества в США, чтобы спросить, как изменилось восприятие мазохизма в обществе с тех пор, как Краффт-Эбинг назвал его патологией. На факультетской странице доктор Стайн радостно держит в руках большую змею, что производит завидное первое впечатление, которое мне нравится и вызывает уважение. Он говорит мне, что считает это присвоение мазохизму статуса патологии одновременно полезным и вредным.

– Это полезно, потому что дает людям возможность наконец-то обсудить их желания, – говорит он, ссылаясь на рост числа соответствующих журнальных статей по мере того, как периодические издания становились все более популярными. – Внезапно люди, увлекающиеся флагелляцией и экстремальным утягиваем корсета, стали вести колонки.

Стайн говорит об очаровательном британском феномене журнала Englishwoman’s Domestic Magazine – казалось бы, приличного издания, выходившего с 1852 по 1879 год и уделявшего любопытное количество времени описанию дисциплинарных действий в семье. Из номера за 1870 год:

«Я протянул руки, она связала их шнуром за запястья. Затем, заставив меня лечь поперек изножья кровати лицом вниз, она очень тихо и намеренно, положив левую руку мне на талию, нанесла мне множество сильных ударов своей свободной правой рукой. Она занесла розгу, я слышал ее свист в воздухе, и о, ужасное чувство, она опускалась и ее удары раз за разом обрушивались на меня».

В то время на континенте происходили все более пикантные события, но и британцы, конечно, не отставали. Англия была наводнена трактатами о порке с провокационными и в то же время формальными названиями, такими как «Выставка женщин-флагеллантов» и «Романтика наказания». Тереза Беркли была знаменитой лондонской доминанткой конца 1800-х годов, ее дом удовольствий был посвящен исключительно флагелляции покровителей. Французы даже назвали эту склонность к флагелляции le vice anglais, или «английский порок».

Краффт-Эбинг подарил людям формализованный язык для описания того, чего они хотят. Теперь люди узнали, что они не одиноки в этом мире.

– С другой стороны, тогда получается, что людей патологизируют, – говорит Стайн. – Это не очень хорошо. Никто не хочет, чтобы ему говорили, что он болен из-за того, что ему нравится (если только это не его извращение!), а клеймо психического заболевания позволило посторонним демонизировать людей из БДСМ-сообществ.

В 1975 году в популярной нью-йоркской еженедельной газете Village Voice