Вот как она сформулировала, что с ней что-то не так: или с ней действительно что-то не так, или что-то не так с ее иррациональной тревогой из-за того, что с ней что-то не так. Эта логика казалась безукоризненной. По ночам она лежала в постели и рассматривала этот вывод, поворачивала то так, то этак и наблюдала, как он отражается сам в себе, словно чистый бриллиант.

До того как молодая жена встретила мужа, у нее был только один любовник. Она была неопытна и знала об этом. Она подозревала, что отрывочные странные дурные сны – попытка ее неопытного Эго перенести беспокойство на мужа, защитить себя от знания, что с ней что-то не так, отчего она причиняет при сексе боль или неудовольствие. С первым любовником все кончилось очень плохо, она это отлично знала. Замок на двери в мастерскую висел неспроста: электроинструменты и отполированная антикварная мебель были ценным имуществом. В одном из дурных снов они с мужем лежали вместе после занятий любовью, умиротворенно обнимаясь, и муж зажег «Вирджиния Слимс», но отказался отдать, держал далеко от нее, пока сигарета не прогорела. В другом они снова умиротворенно лежали после занятий любовью вместе, и он спросил, понравилось ли ему так же, как ей. В доме запирали только одну дверь – в его кабинет: там стояло сложное компьютерное и телекоммуникационное оборудование, предоставляющее мужу самую свежую информацию об активности иностранного валютного рынка.

В другом дурном сне муж чихал, а потом все продолжал чихать, снова, снова и снова, и она никак не могла ему помочь или остановить. В другом она сама была мужем и во время секса входила в жену, зависнув над ней в миссионерской позе, двигая бедрами, и тогда он (то есть жена во сне) чувствовал, как жена неконтролируемо давит лобковой областью перед сексуальным оргазмом, и потому стал расчетливо двигаться быстрее и расчетливо издавать мужские стоны удовлетворения, а потом симулировал собственный сексуальный оргазм, расчетливо изображая звуки и выражения лица при оргазме, но сдерживая его, оргазм, после чего отправился в главную ванную и корчил ужасные рожи, оргазмируя в туалет. Статус некоторых валют мог бешено флуктуировать в течение всего одной ночи, объяснил муж. Когда она просыпалась от дурного сна, он тоже всегда просыпался, и обнимал ее, и спрашивал, что случилось, и зажигал ей сигарету или очень заботливо гладил по боку и успокаивал, что все в порядке. Затем поднимался с постели, потому как уже не спал, и спускался проверить статус иены. Жене после занятий любовью вместе нравилось спать голой, но муж почти всегда снова надевал чистые трусы перед тем, как пойти в ванную или отвернуться на бок спать. Жена лежала без сна и пыталась не испортить нечто чудесное, сводя себя с ума тревогами. Она тревожилась, что язык у нее жесткий и мясистый от курения и царапает его штучку, или что, неведомо для нее, штучку царапали зубы, когда она брала мужа в рот во время орального секса. Тревожилась, что новая прическа слишком короткая и лицо из-за нее кажется пухлым. Тревожилась из-за груди. Тревожилась из-за того, как иногда выглядело лицо мужа, когда они занимались любовью вместе.

Другой дурной сон, который повторялся не единожды, касался улицы в центре, где находилась фирма мужа, касался вида этой пустой улицы поздно ночью, под моросящим дождем, и машины мужа с особым номерным знаком, которым она его удивила на Рождество, медленно ехавшей по улице к фирме и затем проезжавшей мимо фирмы без остановки и продолжавшей двигаться по влажной улице к какой-то другой цели. Жена тревожилась из-за того, как сильно расстраивал этот сон – в нем ничего не объясняло возникавшее у нее странное холодящее чувство, – а также из-за того, что не могла себя заставить открыто поговорить о снах. Она боялась, что ей почему-то покажется, будто она его обвиняет. Она не могла объяснить это чувство, оно ее подтачивало. Не могла она и придумать, как предложить мужу попробовать психотерапию – она знала, что он тут же согласится, но это его обеспокоит, и жена страшилась чувства неспособности рационально объясниться и унять его беспокойство. Она чувствовала себя одинокой и замурованной в своей тревоге: в ней она была одинока.

Во время занятий любовью вместе на лице мужа иногда появлялось выражение, как ей казалось, не удовольствия, а скорее сосредоточенного напряжения, будто он хотел чихнуть, но терпел.

В начале четвертого года их брака жене показалось, что она становится одержима иррациональным подозрением, будто муж испытывает сексуальный оргазм у туалета главной ванной. Она пристально изучала сиденье унитаза и мусорную корзину почти каждый день, притворяясь, что убирается, и чувствуя, что все быстрее теряет контроль над собой. Иногда возвращалась старая проблема с проглатыванием. Она чувствовала, что становится одержима подозрением, будто муж, возможно, не получает подлинного удовольствия от занятий любовью вместе, а сосредотачивается только на том, чтобы удовольствие получила она, заставляет ее чувствовать удовольствие и страсть; лежа ночью без сна, она боялась, что он получал какое-то извращенное удовольствие от навязывания удовольствия ей. И все же – опытная только для того, чтобы в то невинное время переполняться сомнениями (и самовлюбленностью), – молодая жена также была уверена, что иррациональные подозрения и одержимость возникают лишь из-за того, что ее молодое зацикленное на себе Эго переносит неадекватность и страх перед истинной близостью на неповинного мужа; и она отчаянно пыталась не испортить отношения безумными вытесненными подозрениями, как уже один раз сорвалась и разрушила из-за иррациональных тревог отношения с предыдущим любовником.

И так жена всеми силами сражалась против своего неискушенного, неопытного разума (как она тогда верила), убежденная, что все реальные проблемы – в ее эгоистичном воображении и/или ее неадекватной сексуальной личности. Сражалась против тревоги, которую чувствовала почти всегда из-за того, что, когда она двигалась по его телу ниже и брала в рот, муж почти всегда (так тогда казалось), выждав с напряженными, твердыми мышцами живота и штучкой у нее во рту некий точный и тактичный минимум времени, всегда спокойно приподнимался и спокойно, но твердо притягивал жену к себе, чтобы страстно поцеловать и войти в нее внизу, очень сосредоточенно смотря ей в глаза, пока она сидела на нем верхом, и сидела она всегда слегка сгорбившись, потому что смущалась из-за легкой асимметрии грудей. Он резко выдыхал либо от страсти, либо от неудовольствия, приподнимался, притягивал жену и вставлял штучку одним плавным движением, с резким, словно невольным выдохом – словно чтобы убедить ее, что одно только касание ртом штучки сводит его с ума от желания тут же полностью войти в нее внизу, говорил он, и чтобы она, говорил он, была «совсем близко» к нему, а не «так далеко» внизу. От этого она всегда нервничала, пока сидела на нем верхом, сгорбившись, подпрыгивая, с его руками на бедрах, иногда совсем забываясь и надавливая лобковой костью на его лобковую область, в страхе, что давление плюс ее вес приведут к травме, но часто забываясь и непроизвольно наваливаясь под легким углом, надавливая без всякой осторожности, иногда даже выгибаясь и выставляя груди, чтобы он их трогал, до самого момента, когда он почти всегда – в среднем девять раз из десяти – испускал еще один выдох либо страсти, либо нетерпения, и слегка переворачивался на бок, держа ее за бедра, перекатывал аккуратно, но твердо, пока она не оказывалась под ним, а он не нависал над ней, и либо штучка все еще была глубоко в ней, либо он плавно входил повторно; он был очень плавным и грациозным в движениях и, сменяя позы, никогда не делал ей больно, и ему редко нужно было входить повторно, но жена всегда немного тревожилась – после, – что он почти никогда не достигал сексуального оргазма (если, конечно, вообще когда-нибудь реально его достигал) под ней, что, стоило ему почувствовать, как внутри нарастает оргазм, он тут же чувствовал обсессивную потребность перевернуться и быть внутри нее сверху, в знакомой миссионерской позе мужского превосходства, из-за чего – хотя его штучка внизу и входила как будто даже еще глубже, и это жене очень нравилось, – она тревожилась, что желание мужа, чтобы она была под ним во время сексуального оргазма, говорило, что из-за каких-то ее действий, когда она сидела верхом и двигалась, ему либо больно, либо он лишался того интенсивного удовольствия, которое вело к сексуальному оргазму; и так жена, к несчастью, иногда ловила себя на том, что поглощена тревогой, даже когда они заканчивали и у нее начинался второй маленький оргазм-афтершок, пока она мягко давила на него снизу и искала на его лице признаки истинно подлинного оргазма, и иногда кричала под ним от удовольствия голосом, который, как ей иногда казалось, был все меньше и меньше похож на ее собственный.