Передачи слали чаще всех те, кто стал благодаря ей счастливыми родителями.

Отсидела четыре с половиной. В родной город, конечно, не вернулась. Ткнула пальцем в первое попавшееся место на карте – оказался Донской. Купила на невеликие сбережения квартирку. Теперь смотрела телевизор. От скуки и ненужности стала выпивать. В последнем слове на суде (как велел адвокат) она говорила, что глубоко раскаивается. Хотя считала: все правильно делала. И те, кто ее преступницей называл, – обычные лицемеры.

Во время следствия Алевтине Георгиевне сулили золотые горы, если будет сотрудничать. Но она изворачивалась как могла – лишь бы не выдать тех, кто на нее положился. И девчонок, детей продавших, покрывала, и родителей приемных. Получила в итоге лишний год к сроку. Но за то, чтобы жить с чистой совестью, – цена не великая.

Ее и журналисты пытались раскрутить, и с телевидения редакторы – за жареные факты хорошие деньги сулили, но даже мысли не приходило ради небольшой выгоды чью-ту жизнь разрушить.

Зона тем более научила: молчать – всегда надежнее. Но в партизанку не играла (допросчиков такое еще больше злит). Куда проще прикинуться бабкой в маразме. Сильно пьющей и недалекой.

И когда к ней мужик подвалил (глаза цепкие, полицейский или чекист), стал выспрашивать про девушку, что из Москвы приезжала, Алевтина Георгиевна стояла насмерть. Не знаю, не видела, не помню. Не было у нее никаких гостей. И не разговаривала ни с кем. А что там соседям показалось – ей неведомо.

* * *

Таня опасалась: Митя насторожится. Или испугается. Но когда спросила, где мамин телефон, мальчик хитро улыбнулся:

– А как ты думаешь?

– Наверно, у папы.

– Был у него, но я похитил.

– Зачем?

– Как зачем? Папа его выключил и бросил в ящик. Но это ведь неправильно! Когда мама поправится, ей захочется сразу всем позвонить! Нельзя, чтобы телефон был разряженный. А у меня как раз розетка есть секретная, под кроватью.

– Ты молодец, – с искренним восхищением похвалила Таня. – Очень предусмотрительный. Но телефон нельзя все время на зарядке держать.

Он округлил глаза:

– Почему?

– Электрический прибор. Перегреется. Или вообще взорвется.

– Я его щупал. Он даже не теплый.

– Все равно может случиться системный сбой, – с умным видом сказала Татьяна. – Информация сотрется.

– Пойдем, вместе проверим?

Зашли в спальню, Митя шустро юркнул под кровать, предъявил ей аппарат:

– По-моему, с ним все в порядке. И заряд сто процентов.

– Когда стирается память, сразу не поймешь. Включи, посмотрим.

У нее самой телефон открывался по отпечатку пальца. А что у Жени? Распознавание лица? Пароль, пин-код?

Митя пробудил мобильник, гордо сказал:

– Видишь, работает. И шифр я знаю. Это год моего рождения.

Ввел четыре цифры, продемонстрировал:

– Все норм! Память тоже на месте.

– Значит, повезло. Но на зарядке не держи его больше.

– Хорошо, Таня, – послушно кивнул мальчик.

Он выключил аппарат и засунул его в ящик комода, под груду разномастных носков.

Садовникова подошла поглядеть, хихикнула:

– Ничего себе бардак!

Митя серьезно ответил:

– Потому что наша стиральная машина берет плату за стирку.

– Это как?

– Один носок всегда исчезает. А иногда даже два.

– Ты клеветник. – Таня ловко выудила из вороха два одинаковых, свернула вместе. – Вот еще пара!

– Ой, правда. – Он вздохнул: – Очень скучно носки сортировать. А папа говорит, что теперь больше некому.

– Могу тебе помочь.

Таня вывалила всю кучу на пол, но прибежал Арчи, похитил один, унес. Погнались, отобрали, пес мигом схватил второй. Митя хохотал, Таня тоже. И почему у них в офисе считается, будто дети – зло? С грудничками, наверно, морока. А когда уже подрощенный да неглупый – очень даже мило.

Кое-как разобрали ящик. Потом погуляли, пообедали покупной пиццей (воспитательницей Таня побыть не прочь, но кухарская работа радости не доставляла). Митя начал зевать.

– Сказку и вздремнуть? – предложила Садовникова.

Но тут зазвонил телефон. Номер незнакомый. Таня хотела проигнорировать, но мальчик с укоризной сказал:

– А вдруг что-то важное?

– Как скажешь, шеф.

И весело отозвалась:

– Але.

– Татьяна? – Мужской голос, приятный, обволакивающий, смутно знакомый. – Это Денис. У вас есть для меня пара минут?

– Э… да.

Женин возлюбленный. Она опасливо покосилась на Митю.

– Хотел вас о помощи попросить. Женя по-прежнему в коме. Но есть и хорошие новости. Стали проявляться минимальные рефлексы, даже глаза открывала один раз. Викентий Ильич считает: ей сейчас очень нужны положительные эмоции. Вот я и подумал… может быть, привезти к ней сына?

– Одну минуту.

Садовникова улыбнулась мальчику:

– Извини. Это по работе. Сейчас приду.

Она убежала в дальнюю комнату, закрыла за собой дверь, сказала вполголоса:

– Денис, вы с ума сошли? Он же отцу проболтается! Представляете, что начнется тогда?

Голос заледенел:

– Это оправданный риск. Вы понимаете, что Женя может в себя прийти, если голос Мити услышит? Как можно не использовать такой шанс?! Семь лет, практически взрослый человек. И Женин сын. Мы сможем его убедить, чтобы держал язык за зубами.

– Ну… не знаю.

Татьяна уже сама запуталась, кто хороший парень, а кто преступник. Максим, поспешивший убить и похоронить жену, – конечно, сволочь. Но Денис тоже хорош – похитил человека, организовал подмену тела. А они все (включая щепетильного Валерочку) авантюриста покрывали.

– Таня, поймите! Мне самому не хочется ребенка втягивать. Но для Жени это безумно важно сейчас. И Мите мы травмы не нанесем – он ведь считает, что мама жива.

– Мне надо посоветоваться.

– Даже не пытайтесь. Ваш отчим будет против. Но это я – не он! – Женькина половинка. Я пытаюсь ее спасти и вижу, что другого выхода нет. Таня, – голос дрогнул, – вы ведь тоже по духу авантюристка, я сразу понял. Пожалуйста! Войдите в мое положение! Помогите!

Странно слышать отчаяние – в голосе сильного, уверенного в себе, богатого мужчины.

Он искренне верил: Митино присутствие пробудит Женю. И спорить с ним было сложно. Пусть мальчик может проболтаться. Но в сравнении даже с крошечным шансом вернуть его маму к сознательной жизни все возможные скандалы – ерунда.