«В общем-то, не так уж это и важно, – объяснил ей отец на следующий день. – Ведь царю Соломону так нужны мои кони, что он простил бы тебе и более тяжкие грехи, чем распутство».

Она промолчала, боясь разрыдаться перед ним. Всю ночь она не спала, тщетно пытаясь найти выход.

Подчинившись отцу, она нарушила бы клятвы Белой Кобылице Гиппоне, Артемиде Охотнице и девам-воительницам.

Ослушавшись отца и сбежав, она обрекла бы своих сестер на гнев Повелителя Коней и Соломона.

Оставался лишь третий путь – смерть.

И даже он не сулил избавления. «Если я лишу себя жизни, то останусь верна всем клятвам». Но два одураченных царя все равно могли отомстить девам-воительницам. К тому же она не могла спокойно думать о смерти. Заглянув себе в душу, она увидела страх и поняла, что ей не хватит храбрости вонзить клинок в собственную плоть.

Поэтому она вышла замуж, как ей приказывали. Ее тело послужило печатью, скрепившей мирный союз и торговый договор между Повелителем Коней и царем Израиля и Иудеи.

Когда-то Гелика носилась на своем коне по широким равнинам, простиравшимся до горизонта, словно море трав. Домом ей служил ветер. А теперь ее заперли в каменных и деревянных стенах, связали мягкими одеждами и яркими уборами.

Иногда она жалела, что в ту ночь не нашла в себе смелости пойти третьим путем. Теперь же…

Теперь было слишком поздно.

Песнь Ваалит

Хотя мои бабушки покинули меня и я очень скучала по ним, не помню, чтобы я гуляла сама по себе, – царевна редко остается одна. И одинокой я тоже не была, хотя одиночество – совсем другое дело. Мне повезло с моими девицами. Их назначили мне в услужение, когда все мы еще лежали в колыбельках. Хоть я была госпожой, а они подчинялись мне, мы выросли вместе, почти как сестрички. И, хотя вряд ли можно найти более несхожих девочек, мы очень любили друг друга.

Нимра была почти на год старше меня. Ее имя означает «леопард», и своим изяществом и грацией она действительно походила на большую кошку. Ее семья прибыла из северной страны, такой далекой, что землю там полгода покрывают снега. «По крайней мере, так говорит мать моего отца», – рассказывала Нимра. Сама она родилась в Иерусалиме и видела за свою жизнь не больше снега, чем я. Но северное происхождение выдавало себя в ее прямых белокурых волосах, в больших светлых глазах. Зимний свет, зимний лед. И даже кожа ее была бледной – гладкой и светлой, словно новая слоновая кость.

Из-за высокого роста и бледности Нимру считали невзрачной. Я любила ее и считала красивой, белой, как лилия. Но я понимала, что из-за светлых, чуждых этим краям красок ее внешности тяжело будет найти для нее хорошего мужа. Я знала, что, когда ей понравится какой-нибудь мужчина, мне придется позаботиться о приданом, достаточно щедром, чтобы в глазах людей Нимра превратилась из уродливой чужестранки в красивую экзотическую невесту.

Кешет, на девять месяцев младше меня, была настолько же пухленькой и темненькой, насколько Нимра – стройной и светлой. Мать Кешет была замужем за одним из братьев моего отца, и, когда тот погиб в битве, она попросила царя Соломона о помощи. Ей дали пристанище в царском доме. Кешет родилась после смерти царевича Шобаба – достаточно скоро, чтобы считаться его дочерью, но и достаточно поздно, чтобы по углам шептались, будто она – дочь царя Соломона.

Лично я думала, что она вполне может быть моей единокровной сестрой, что отец, скорбя после смерти своей жены, мог искать утешения там, где просили помощи у него самого. Но утверждать этого я не могла – мой отец так и не признал Кешет.

Сама Кешет, казалось, не придавала значения сплетням. «Не важно, дочь я царевича или царя. В любом случае я – внучка Давида, вот что имеет значение!»

Я не мыслила своей жизни без Нимры и Кешет. Думаю, что и они без меня тоже. Если бы не их помощь, я не пользовалась бы такой свободой.

Ведь тяжело жить своей жизнью, когда столько всего запрещено. В таком случае проще отдаваться воспоминаниям и мечтам. В детстве мне редко чего-то не разрешали – так мне казалось. Потому что, в конце концов, чего может попросить ребенок? Желания у него детские: красивый поясок, яркая игрушка, пригоршня стеклянных бусин. Став женщиной, я ощутила на себе оковы и поняла, что даже царевна не свободна. У меня, осыпаемой милостями дочери царя Соломона, оковы были украшены драгоценными камнями и не очень отягощали мою детскую волю, но все равно я утратила свободу.

В тот год я узнала ненавистное слово «нельзя». Ведь очень многое из того, чем мои братья могли наслаждаться сколько угодно, для меня стало запретным. Они могли носиться стрелой, а мне приходилось ступать тихо и скромно. Они могли учиться чему хотели, а меня ограничивали тем, что разрешалось узнать девочке. Некоторым традициям должна подчиняться даже любимая царская дочь. Отец помогал мне, ослаблял невидимые цепи, сковывавшие меня, но даже он не мог изменить мир.

А я хотела именно этого – перекроить мир по своей воле.

– Почему у моих братьев есть выбор, а у меня нет? – спрашивала я Ривку. – Это нечестно! Я не глупее их, я умнее! А еще…

– А еще мир такой, какой есть, и нет смысла с ним бороться.

Таков был спокойный ответ Ривки. Нимру и Кешет традиции сковывали не меньше.

– Зачем тебе кататься вместе с братьями? Вернешься домой вся в пыли, и конец твоему платью. – Кешет, чистоплотная, словно кошечка, не могла представить себе худшего несчастья.

Нимра понимала мои беспокойные стремления лучше, но и она призывала к осторожности:

– Не давай отцовским женам повода жаловаться на тебя, царевна. Ты и так делаешь почти все, что хочешь. Не надо слишком часто напоминать об этом царю.

Я знала, что она права, ведь отец редко отказывал мне в моих прихотях и не мог запретить занятий, о которых не знал.

В тот год я научилась не растрепывать свои непослушные волосы и ходить, опустив свой слишком зоркий взгляд. И молчать о своих неугомонных мыслях. Со стороны я выглядела спокойной. Воплощение кроткой и послушной дочери. Я не хотела причинять боль отцу, который так сильно меня любил и так мало понимал.

Моя истинная природа оставалась скрытой. Скрытой от моего отца, мачех, прислужниц. И даже от меня самой, хотя тогда я еще не понимала этого.

Я тщательно оберегала свои секреты, никому их не доверяя. Нимра и Кешет – и те не знали обо всех моих поступках. Если тайну знают двое, это уже не тайна, даже если жизнь наполнена молчанием.

Из того, на что я отваживалась, меня бы за многое простили. Но не за все. Даже мой отец, любивший постигать новое и разрешавший своим чужеземным женам молиться кому и как угодно, не обрадовался бы, узнав, что его дочь посещает храмы других богов.

Любопытная деталь: эту свободу мне обеспечило женское покрывало, которое я так презирала, которое я с такой неохотой носила, когда приходилось накинуть его, как подобает царской дочери. Я жаловалась, что его складки сковывают и душат меня.