– Вам-то что до этого, Василий Васильевич?

– В смысле?

Заломов полез в карман пиджака, чтобы достать платок, чтобы вытереть чертов пот, прилепивший его редкие волосы к черепу, как водоросли к старому влажному валуну. Но вместо платка нащупал что-то тонкое и ажурное. Трусики! Господи, хорошо, что не вытащил их из кармана. Лилечкины трусики. Он покраснел, вспомнив, как стаскивал их суетливыми лихорадочными движениями на заднем сиденье своей машины. Как ныли его колени от неудобной позы, как хихикала над его неловкостью Лилечка.

Ей постоянно хотелось какого-то экстрима в сексе. То в машине на стоянке, то в кухне на столе, то на стиральной машине в ванной комнате. Заломов подчинялся, хотя и не понимал, зачем все это, если есть широкая и удобная кровать в спальне?

– Вам-то что до этого, Василий Васильевич? – повторил вопрос Горячев, впившись подозрительным взглядом в карман Заломова.

Будто чуял, поганец, что там прячется у старого главного бухгалтера.

– Просто интересуюсь. Она… она не чужой нам всем человек, Саша. Переживаю, – фальшиво улыбнулся Заломов, смахивая пот ладонью.

– Что-то не особо вы переживали, когда обвиняли ее во всех мыслимых и немыслимых грехах, Василий Васильевич, – укорил его поганец, прищурив глазищи. – Одним из первых набросились. Разве не так?

Если бы воля вольная! Эх, если бы не старость и не дряхлость мышечная! Разве не всадил бы он ему теперь кулаком в зубы? Не свернул бы его холеное красивое тело в бараний рог?

– Да и ты своей широкой спиной прикрыть ее не особо старался. Разве не так? – вернул ему вопрос Заломов и ушел.

На негнущихся, подрагивающих ногах он вернулся к себе в кабинет, осторожно, стараясь не хлопнуть, закрыл дверь. Тут же до боли закусил кулак, чтобы не взреветь от ненависти и обиды.

Что позволяет себе этот хлыщ?! Что он о себе возомнил?! Как посмел говорить с ним таким тоном?! Кто он такой?! Юристишка сопливый! Дрянь! Подлая дрянь!

Ну, ничего, ничего, он ему устроит. Он ему устроит…

В три часа пополудни Заломов уехал с работы, буркнув на вахте, что по делам. Доехал до своего дома, пересел в старые «Жигули» и в половине пятого торчал на соседней с офисом стоянке. Ему не нужны были темные очки, широкополая шляпа и приклеенная борода. Подобная конспирация была лишней. Его и так невозможно было увидеть за темными стеклами старенькой машинки.

Да Горячев даже в сторону старой рухляди и головы не повернул, когда выезжал за ворота фирмы. Он очень торопился, возможно, куда-то опаздывал, несколько раз пролетал на желтый сигнал светофора. А может, манера езды у него такая была, кто знает?

Заломов не торопился, правил не нарушал. Его и так могли остановить за незаконную тонировку, поэтому не следовало лезть на рожон. Он ехал тихо, но машину Горячева из виду ни разу не упустил. Пусть вдалеке, но видел его стоп-сигналы. А если и не видел, то безошибочно угадывал маршрут Горячева.

Почему? Да потому что ему казалось, что он догадывается, куда мчит их подающий надежды юрист. Он как-то пару раз видел его машину именно там. Просто случайно попадалась ему на глаза, когда он проезжал мимо. Заломов глянул и тут же забыл. А сейчас ехал по памяти. По наитию, если хотите.

И не ошибся!

Горячев доехал до высотки, ткнув бампером своего автомобиля жухлые астры на клумбе. Вышел, поставил машину на сигнализацию, но все равно проверил все двери зачем-то. Покрутил головой так, как если бы ждал с кем-то встречи или, наоборот, встречи этой опасался. И через мгновение исчез за дверью, над которой висела невзрачная вывеска.

«Ремонт компьютерной и игровой техники» – вот что было выведено не особенно искусно на фанерном щите метр двадцать на семьдесят сантиметров. Но Заломов знал, что там, внутри, за металлической дверью, выкрашенной обычной охрой. Там семь ступенек вниз по плохо освещенной лестнице. Еще одна дверь, за ней – высокая стойка, за стойкой – стеллажи со всяким компьютерным хламом. И парень с манерами ленивого тюленя и сонной мордой, ощупывающий всяк входящего цепким взглядом хищного зверя. Парень сидит на высоком стуле и листает толстые журналы, он не занимается ремонтом компьютерной и игровой техники. Он следит за порядком помещения, находящегося за стеллажами. Не позволяет посторонним проникнуть туда. И не позволяет выйти оттуда тому, кто должен.

Казино! В этом подвале располагалось казино! И не просто какая-то там забегаловка с дюжиной игровых автоматов и потными чудаками, трясущимися перед ними в ожидании джек-пота. Нет! Там все было очень круто. Публика туда ходила крутая, и крыша у этого заретушированного под ремонтный салон заведения была крутая. Не каждого всяк входящего за железную дверь туда пускали.

Заломов знал, потому что ходил туда пару раз с Лилечкой. Их проводила туда ее подруга. А у подруги там парень работал за игровым столом. Вот такая вот связь. А теперь туда вошел Горячев Александр. И вошел не впервые, раз его машину в этом месте Заломов видел не единожды.

– Получается у нас что, Сашенька? – прошептал Заломов, любовным взглядом лаская тяжелую металлическую дверь цвета охры. – Получается, ты у нас игрок?

– Женька! Женька, открывай глаза, хватит придуриваться!

Голос матери, всегда казавшийся резким и неприятным, вдруг отозвался непривычным теплом в сердце. Может, потому, что в голосе отчетливо слышались слезы? Или потому, что он вообще мог слышать хоть что-то и осознавать, что жив?

Филонов попробовал открыть глаза. Получилось, но не очень. Веки были тяжелыми, почти неподъемными. Ресницы спутались, и сквозь их частокол видно было плохо. Но голову матери, склонившуюся к его коленям, укутанным больничным одеялом, он рассмотрел.

– Ма… – попытался он позвать, но получился лишь слабый сип. Он глубоко вздохнул, понял, что нигде-нигде не болит, и позвал снова: – Ма…

Голова матери дернулась, приподнялась. На Филонова глянули зареванные глаза в сетке вздувшихся от слез морщин.

– Господи, Женька! Слава богу, ты очнулся! – Мать всплеснула руками и полезла сразу к нему целоваться, причитая: – Придурок чертов! Когда ты только нажрешься?! Сколько можно говорить: не пей, не пей, не пей! А ты все одно хлещешь водяру, как приговоренный… Доктор! Доктор!

Она завизжала так пронзительно, что глаза у Филонова распахнулись сами собой. Пока мать бегала за доктором, он осмотрелся. Больничная палата, хорошая, чистая, видимо, дорогая, раз с телевизором и холодильником и даже цветочными горшками на подоконнике.

Как же он сюда попал? Помнил утро, хорошо помнил, потому что проснулся в койке бог знает с кем. Потом неплохо помнил разговор с Мазилой. Потом вспомнил, но уже хуже, разговор со следователем, который притащился к нему в кабинет, стоило ему там появиться. Они говорили, пили минералку, вызывали без конца бухгалтершу. А затем ему сделалось так худо, что он упал прямо под стол.