Тогда она стала собираться. Было сегодня одно дело. Майя присела у туалетного столика и за семь минут привычно нарисовала себе лицо: четкие губы сдержанного карминового цвета, брови а ля Марлен Дитрих, слегка подчерненные глаза и, главное, ровный светлый тон кожи, сразу убавлявший пяток лет. Она оделась, взяла сумочку и вышла из квартиры. Закрывая дверь на замок, Майя замешкалась. Она провернула ключ на пару оборотов — закрыла, затем снова открыла, закрыла. И еще раз открыла-закрыла. Это навело ее на кое-какую мысль.

Через полчаса Майя Соловей вошла в контору нотариуса. В очереди томились пять человек. Майя присела и стала читать благоразумно прихваченный роман Барикко, небольшой и затягивающий в медитативную дрему. Через час с небольшим она отложила книгу, потянулась и решила сделать еще один звонок.

— Степа! Степа, мне кажется, я все-таки тебе сплавила абажур. Вроде бы на помойку я его не выкидывала, и я думаю… Послушай, ты хотя бы проверь вечером. Поднимись на свой чердак и… Что это? Это Ясин голос там у тебя?.. Ты не на работе? Степа!

Внук скороговоркой выпалил, что не может сейчас говорить, занят, перезвонит, и отключился, оставив Майю недовольной и любопытствующей. Но тут ее как раз вызвали, подошла ее очередь. Зайдя в кабинет и неспешно усевшись на стул, Майя сказала:

— Я хочу написать новое завещание.

Степа в это время лежал и дышал полной грудью. Вдыхал он ласковый и душистый майский воздух, но думал не о запахе черемухи, зеленых кущах, солнышке и прочих весенних радостях, а о том, что если б только ему сесть за компьютер! Если б только сесть и не отрываться, так он бы каждый день щелкал по орешку: проблемка с авторизацией юзеров — щелк! Подвисание на этапе подсчета очков — щелк! Недостатки интерфейса — щелк! Точно бы успел со всем разобраться к дню дедлайна, то есть к дню рождения своему. Но пока возможности прилипнуть к компьютеру не было. Дни Степа проводил с сыном, и только вечером, когда жена возвращалась с работы, он передавал ей Ясю одним четким пасом, и тогда уже кидался в беленькую, за стол, и работал до тех пор, пока за окном не начинало светать, а тогда уже падал на постель. Через три или четыре часа просыпался Яся, издавал требовательный крик, Степа с трудом разлеплял сонные веки, и начиналась та же карусель.

Сейчас шел пятый час дня, и младенец Соловей, недавно часок вздремнувший, был в прекрасной боевой форме. Обессилевший Степа валялся, раскинув руки, посреди большой комнаты, поперек полосатых дорожек, Яся же весьма бодро ползал по дому, затем завладел железной кастрюлей и бил по ней ее же крышкой, производя ритмичный звон, от которого у Степы из глаз летели зеленые искры. Когда же ты утомишься, Быстрый? Ох… Степа прикрыл глаза на секундочку и, как это ни удивительно, отключился (впрочем, это не удивительно для катастрофически невысыпавшегося человека). Проснулся он через минуту или пять от грохота.

Рядом с печью валялся разбившийся горшок традесканции, по полу раскатились рассыпчатые комья земли. Яся, очевидно стянувший ее вниз за стебель, секунду недоуменно смотрел на это безобразие, затем раскрыл свой крохотный ротик в большой чемоданище и заревел. «Ой-ей-ей! — вскочил Степа. — Ой-ей-ей!» Он прижал к себе трясущегося от рыданий малыша и стал успокаивать, покачивая и бормоча первое, что приходило в голову.

— Ой-ей-ей. Главное, что Быстрого не зашибло. Ой-ей-ей. А мы в сад пойдем. Ой-ей-ей. На свежий воздух. Ой, Быстрый, не плачь… — Снаружи Яся и вправду начал успокаиваться, рев его стихал, и Степа продолжал уже веселей: — Вот! Настоящий мужчина: поплакал и перестал. Эх, Яся, если б я при всех моих неудачах так ревел! Какую бы сказку тебе рассказать? М-да… А если сказку про Зеву, страшного зверя, кото… кото-о-о… — Степа зевнул так, что едва не заклинило челюсть, после чего встряхнулся. — Нет! Надо что-нибудь в плане бодрости. Тонизирующую сказку, ага. Сейчас!

Он прислонился на минутку к яблоне сорта штрифель, посаженной отчимом Степы лет пятнадцать назад и дававшей по осени град сладких полосатых яблок. Теперь она была облеплена белыми, вздрагивавшими под ветром цветами, и еще лепестки лежали под яблоней кругом на траве, как полупрозрачная фата невесты.

Степа походил немного по двору и саду с Ясей на руках, а затем начал вполголоса:

— Жил да был… м-да… Иван Недурак. Фамилия у него такая была — Недурак, ну и сам он соображал неплохо. Вроде бы неплохо, да. Жить бы ему, не тужить, да всякие недалекие персонажи то и дело к его фамилии цеплялись. Цеплялись…

Когда Степе удавалось подхватить нить истории, его речь, обычно прерываемая паузами, почесываниями в затылке, сдвиганием бровей и всякими «бе-ме», волшебным образом становилась быстрей и глаже. Будто дальше его вел какой-то волшебный клубочек. Начало про фамилию так ему понравилось, что он чмокнул Ясю в пушистую макушку, зашагал пружинистым шагом и продолжил:

— Идет, например, Иван по дороге. Угу. Тут встречается ему на пути козел. Козел блеет: «Ты кто-о такой?» «Я Иван Недурак», — отвечает Иванушка. «Что? Дурак? — притворился глухим козел. — Вижу, вижу, как есть дурак!» — «Нет, сударь, не дразнитесь, — вежливо отвечает Иван. — Я грамоте обучен, университеты кончал, у меня по алгебре высший балл. Я, сударь, очень даже не дурак!»

А козел еще пуще смеется. Вздохнул Иванушка, закручинился, взял козла за рога, обломал ему правый рог, левый рог, дал по шее, под глазом фингал поставил да отпустил восвояси.

Идет Иван дальше. Встречается ему на пути медведь. «Кто тако-ов?» — ревет. «Я Иван Недурак», — говорит Иванушка. «Ась? Дурак?» — переспрашивает медведь. «Нет, сударь, я никак дураком быть не могу, — возражает Иван. — Я и Гегеля читал, я и Бабеля читал, я и Кейнса читал, Колмогорова читал, Джеймса Джойса читал, Достоевского читал, Аристотеля читал, Гарри Поттера читал. Сами видите, сударь, я не дурак». — «Не-ет, вижу, вылитый ты дурак!» — смеется медведь.

Вздохнул Иванушка, пригорюнился, взял медведя за ушко, раскрутил да об дуб треснул, а потом еще раз и еще двадцать раз, а что осталось, то морским узлом завязал и на сучок повесил.

Идет Иван дальше. Встречается ему каледонский вепрь. Фырчит, клыками землю роет. «Кто такой?» — спрашивает. «Я Иван Недурак». — «Фрр-хаха! Фррешь, не обманешь! Ты дурак! Вижу, что дурак!» — ревет вепрь.

Вздохнул Иван, уронил слезинку малую, стукнул вепря каледонского промеж глаз и вогнал его в землю по макушку, потом вытащил, клыки выдернул, ноги коленками назад переставил, рыло начистил, по заднице отходил, хвост выкрутил, потом по шее вепря потрепал и сказал: не делай так больше.

Идет Иван дальше. Встречается ему немейский лев. «Ты кто таков?» — спрашивает. «Да какая разница! — говорит Иван. — Прохожий я, простой прохожий». — «Не-ет, ты, наверно, дурак?» — «Не дурак». — «Раз отпираешься, точно дурак!» — говорит лев.

Пригорюнился Иван, закручинился, вдарил льву немейскому между глаз так, что искры полетели, затем взял за пасть и на две половинки разодрал, одну половинку отпустил на все четыре стороны, а из другой шапку сделал и на рынке продал за гривенник.

Идет Иван дальше. Встречается ему лернейская гидра. Головами качает, спрашивает: «Ты кто таков?» Ничего не ответил ей Иван, лишь вздохнул тяжко, съездил гидре по сусалам раз, другой, потом сто голов ей выдрал и в шахматном порядке к заднему месту приставил.