город, случайно, не Лизопетровск? Я чуть не чокнулся, пока всех проверил. Их тут больше двадцати! Не считаем тех, кто слишком стар и мал для роли потерянной внучки, – и вот их только семеро. Исключаем тех, кто пишет своим бабушкам: письма, сообщения, поздравления на открытках… И, на твое счастье, остается только двое: одна Лиза работает в цветочном магазине, другая учится в консерватории. С какой начнешь проверку?

– Какую еще проверку? – не поняла Катя, запутавшись уже и в Лизах, и в их жизненных перипетиях. Младенцы, пенсионерки, флористы, музыканты… И на всех одно имя – Лиза Петрова.

– А для чего ты вообще узнавала у библиотекарши имя ее внучки?

– Не знаю, – честно ответила Катя. – Просто в один момент у меня в голове возник этот вопрос, и я задала его.

– И что, ни одной мысли, ни одного мотива? – казалось, что Ника ее ответ разочаровал.

– Ты хочешь спросить, не захотелось ли мне помочь старушке отыскать ее внучку? Возможно, в какой-то момент я искренне захотела сделать это. Но потом, когда я задумалась, как мне осуществить…

Ей не позволили дописать предложение.

– Почему перед злым поступком человек чувствует себя уверенно, а перед добрым начинает сомневаться? – вопрос Ника был адресован явно не Кате, а куда-то в пространство, которое не ответило ему. – Ты с такой простотой людей обижаешь и с таким трудом принимаешь мысли о чем-то добром! Нахамить библиотекарше – легко! Обмануть влюбленного в тебя парня – раз плюнуть! А вот протянуть руку помощи – это для тебя уже проблема.

– Ты толкаешь меня на добрый поступок. Но разве будет он таковым, если сделан по принуждению?

– Я не заставляю тебя геройствовать! Я лишь хочу разбудить в тебе те чувства, которые ты похоронила под толстым слоем равнодушия! Равнодушия, которым ты обросла, как старое дерево – мхом, как болонка – шерстью. И никто не заставит тебя от него избавиться, пока ты не осознаешь, что это не черта характера, а последствие твоих обид.

Пламенная речь Ника глухой болью отозвалась в сердце Кати. Невысказанные слова застряли комком в горле, не позволяя ни вздохнуть, ни выдохнуть.

– Откуда ты делаешь такие выводы, если не видишь меня и не знаешь обо мне ничего? – спросила Катя, придя в себя.

– Чтобы заглянуть в душу, необязательно получать разрешение. Иначе постучишься – а дверь уже закрыта на все замки.

– Когда у тебя закончится поток философии?

– Ты злишься, а значит, каждое мое слово – это правда. Люди всегда злятся, когда слышат правду, в которой сами себе боятся признаться, – заметил Ник.

– С тобой бесполезно говорить… – сдалась Катя.

– Скажи, что я неправ, если действительно так считаешь.

– Не считаю. Просто слишком много слов.

– Я думал, ты привыкла к многословности. Живешь в текстах – в книгах, своих статьях и сочинениях. Мне кажется, окажись ты в моем мире, то не почувствовала бы никакой разницы.

– Возможно, – уклончиво ответила Катя, зная, как это слово раздражает Ника. Но он промолчал, словно вместо ответа видел только пустую строчку или решил, что придирки сейчас совсем не важны.

– В любом случае, я оставлю тебе два адреса, которые приведут тебя к Лизе Петровой. Я сделал все, что позволяют мне границы моего мира. Твои – намного шире. Ты можешь принять любое решение – и я не буду тебя корить. Просто задумайся. Чтобы получить яблоки, садовод вначале должен взрастить дерево. Добро получают по тому же принципу – проверь, и ты убедишься, что я прав! Вот и все, что я хотел тебе сказать, – последняя фраза выглядела как прощание, точка в их затяжном и непростом разговоре.

– Подожди! А как же подсказки? Я хотела сказать, что нашла книги, – поспешно написала Катя, боясь, что Ник исчезнет прежде, чем она успеет высказать свою мысль.

– Я рад, что ты спасла книги от свалки и не поверила россказням этого мужика. Бытовая театральщина, ей-богу! Ему хотелось выручить побольше. Иначе для чего он продает весь хлам, вплоть до старой посуды?

– Это не я спасла книги, а Шурик. Он и объявление нашел, и за книги заплатил. Сказал, что это подарок для меня.

– Как это мило… – начал Ник, но его дружелюбие тут же пропало. – Деньги – единственные бумажки, которые я совершенно не чувствую. Это мертвая бумага, мне такое не по душе.

– А мне не по душе такие сомнительные личности!

– Но даже с ними можно находить общий язык, разве не так?

– Так, – за напечатанными буквами скрывался тяжелый вздох Кати, которым она выразила и усталость от сложного разговора, и уныние от правдивых замечаний Ника. Он не мог слышать этого вздоха, но точно уловил настроение, вложенное в одно блеклое слово.

– Сегодня выдался непростой день, – заметил Ник, словно оправдывая ее скверное настроение. – Тебе пора отдыхать.

– Дожили. Персонаж из книги диктует мне, когда нужно ложиться спать, – написала Катя, тыкая одним пальцем по клавиатуре. Фраза набиралась долго, но Ник терпеливо выжидал, читая по буквам.

– Мне иногда тоже хочется командовать! – парировал Ник. Их разговор зашел в тупик, и ему достаточно было замолчать, чтобы прекратить его. Однако безмолвному уходу Ник предпочел прощание. Неумелое, робкое, интуитивное: – До завтра, наверно. Пиши, если появится что-то интересное. Или просто если захочешь что-нибудь рассказать мне.

– У меня обязательно появится что-то интересное! – пообещала Катя. Уголки ее губ дрогнули от слабой улыбки и тут же опустились, вернув лицу прежнее выражение.

И когда казалось, что в их разговоре поставлена точка, курсор выдал два адреса. Катя обреченно вздохнула, понимая, что теперь не отвертеться. Настойчивый Ник уже схватил ее за руку и повел по городу: по узким улочкам с цветочными лавками, а затем дальше, по широким проспектам, ведущим к консерватории с эклектическими колоннами и балкончиками. В этом городе было проще заблудиться, нежели отыскать нужного человека.

Когда первая волна паники улеглась, включилась логика. Выбирая между двумя Лизами, цветочницей и музыкантшей, Катя решила начать свои поиски с консерватории. Там появление журналистки будет более естественным, ведь сочинить легенду о том, что пишешь статью о молодых талантах, проще, нежели о цветочных ларьках. Поэтому, вооружившись блокнотом с ручкой и защищаясь удостоверением журналиста, Катя отправилась в консерваторию на следующий день, сбежав с работы на полчаса раньше. Притвориться, что она спешит по рабочим делам, было несложно: первые холода стали катализатором множества коммунальных проблем, самые глобальные из которых должны были упоминаться в ее колонке. Скользкие тротуары, отключение отопления, грязные улицы – стихия обеспечила автору коммунальных хроник большое поле для творчества. Но ни один из этих вопросов не волновал Катю, которая ехала в автобусе.

Ей досталось место у окна, и она оказалась зажатой тучной женщиной, занимавшей ровно полтора сиденья. Во время таких поездок у Кати вполне могла развиться клаустрофобия. Приходилось ютиться на той половине сиденья, что любезно предоставила соседка. Катя сидела боком, отвернувшись к окну, и записывала в блокноте план действий. Сумка на ее коленях служила опорой, но буквы все равно получались кривыми.

Сегодня блокнот вернулся из заточения. Катя нарочно достала его, чтобы внести заметки и показать Нику: она приняла решение найти Лизу Петрову. Теперь пути назад не было.

Здание, в котором Катя оказалась, больше походило на театр, нежели на учебное заведение. Его стены были пропитаны музыкой, а помпезные колонны, украшающие вход, выглядели как декорация. Холл напоминал бальный зал, но вместо кружащихся в танце пар и разодетых в пышные платья знатных особ Катя увидела снующих студентов, выглядевших неуместно в повседневной одежде – точно заброшенные в далекое прошлое путешественники во времени. От наблюдений ее отвлек вполне себе современный охранник, который своей синей формой с белыми манжетами и нахмуренным видом был похож на замерзшую птицу, сидящую на ветке.

– Вам чего? – вопрос прозвучал грубо и совсем неподходяще для заведения, в стенах которого взращивалось культурное наследие. Наивные фантазии Кати вмиг разрушились: она-то