знаешь, когда уезжает тот геолог, с которым вы тут по коридору за ручку гуляли?

– Уже уехал. Если вы хотели передать ему привет – то немного поздно, – улыбнулась Ирка как можно более приторно.

И пошла, всё же, в кабинет начальства.

Позже, по дороге домой, она думала, как вот оно всё в жизни-то складывается – то густо, то пусто. Новая полоса определённо выходила из тех, что «густо». Наверное, это хорошо?

Дома нужно было в первую очередь подготовиться к двум завтрашним занятиям – найти материал, вроде бы были готовые карточки, посмотреть вопросы для обсуждения – и вообще самой вспомнить, чтобы завтра не зависать и не тормозить. Тем более, что первая пара вообще в восемь пятнадцать, это во сколько встать-то придется!

А потом планы заколебались и растворились в туманной дали, потому что на лавочке у подъезда сидел Димка Шеметов собственной улыбающейся персоной. И держал в руках коробку с чем-то вроде торта.

37

Она думала, как бы так начать разговор, чтобы поскорее его закончить, но Димка успел первым.

– Ирка! – он подскочил и прямо захотел обниматься, но коробка ему в этом нисколько не помогала, поэтому Ирка легко выскользнула их гостеприимно распахнутых рук.

– Дима, привет. Что ты хотел? – почему-то очень сложно было говорить спокойно.

– Ух ты, какие строгости! Хотел, вообще-то, сказать тебе спасибо, ты мне в пятницу очень круто помогла. А я в четверг на том банкете сильно косякнул, чего уж.

– А вот не косячь, – пробормотала Ирка и попыталась пройти мимо него.

Не дал.

– Ир, я поговорить хочу.

– А я не хочу, – вздохнула она.

– А почему? Что я тебе такого сделал, что ты от меня шарахаешься, как от злодея какого?

– Почему сразу злодея? Просто не хочу разговаривать, да и всё. У меня был тяжёлый день, и вся неделя ожидается такая же.

– Если у тебя был тяжёлый день, тебе надо организовать хороший вечер, – подмигнул Димка.

– Как ты это себе представляешь?

– Покормить, напоить чаем, помять спинку.

– У тебя есть, чем меня кормить? – вяло изумилась Ирка.

– В смысле? А тортик тебе уже не корм? Шоколадный, ты такой любишь.

– Нет, к вечеру мне бы мяса, – покачала головой она. – У тебя нет с собой тортика из мяса? А роллов из рыбы?

– Ни за что не поверю, что у тебя дома нечего есть.

– Ну и зря. В принципе, если ты голоден, то забирай свой тортик и иди куда-нибудь его есть.

– Да, Ира, я голоден, а ещё я намерен выяснить, что творится в любимом городе. Что случилось, почему ты пропадаешь с радаров и не хочешь общаться.

– А почему бы мне не пропасть с радаров? Так-то моё дело, хочу – пропадаю, хочу – просто мимо хожу.

– Ну я же написал ещё на прошлой неделе – хочу поговорить. Тебе сложно поговорить?

– Может и не сложно, но капец как не хочется. А зачем делать то, что делать не хочется?

– Так уж и не хочется? – усомнился он.

Тьфу, блин. И как она могла влюбиться в эти голубые глаза, которые не то, что наглые, а просто бессовестные? Чуть что – холодные, как льдинки, и прозрачные, как талая вода. В них никогда не было особого тепла, и весь Димка был, как вот такая весна – внезапный, сыровато-холодный, но умеющий сорвать крышу той самой внезапностью и сыростью после стылой зимы. Ну да, когда они встретились, в её жизни как раз была именно такая стылая зима. Беспросветная работа, совсем мало денег, и каждый день одно и то же, вселенская тоска в ожидании весны. Он и стал той самой весной, но – весной затяжной и холодной, как она сейчас понимала. Мог бы вполне раскрыться – летом, теплом, душевностью, но не было в нём ничего такого, или было – но не для неё. Что равно «не было вовсе».

И почему она ничего этого раньше не замечала? Сейчас её бесили даже его ни в чём не повинные волосы – светлый шатен, всегда хорошо подстрижены. И чисто выбритое лицо.

Кое-с-кем из бывших Ирка вполне нормально общалась. Ну, здоровались при встречах, спрашивали – как дела, поздравляли друг друга в сети с праздниками. А с Димкой она не хотела разговаривать никак. Совсем. Вообще. Как бы ещё это до него-то донести?

– Да, Дима, не хочется. Совсем не хочется. Именно с тобой и именно сейчас. Вообще не я от тебя ушла, а ты от меня ушёл. Я за тобой не бегала и не доказывала, что ты не прав, что нам с тобой было хорошо, что я тебя безумно люблю и что там ещё можно говорить в таких случаях, сам знаешь. Я – как это – пыталась уважать твой выбор, понимая, что повлиять на него никак не смогу, если тебе уже сорвало крышу, и ты поскакал, куда там тебе было сильно надо. Почему ты не можешь сделать в мою сторону такой же ответный жест?

– Это какой? – нахмурился он.

Ну не придуривайся, Дима, будто не понимаешь. Ты же не дурак, совсем не дурак.

– Уважать мой выбор.

– Да какой там на хер выбор, там было бы, что выбирать! Ну, потусила ты неделю с приезжим мужиком, и что теперь? Будешь всю оставшуюся жизнь о нем грустить у окошка? Он, знаешь ли, уже далеко, как я понимаю, и ты ему ни разу не сдалась. У него таких в каждом городе по пять штук, и ещё трое – чёрных в Южной Африке, и не говори мне тут, что не догадываешься! Знаешь, какая у него девка дома осталась? Не чета тебе, красивая и ухоженная! И он уже сюда не вернётся, понимаешь, он к ней уже лыжи вострит! Ты, может, решила его тут ждать, а у них у всех билеты из Якутска домой на пятницу! И судя по твоему лицу, он тебе об этом ни слова не сказал, да? Просто отвалил, и всё? Или как тот Карлсон, улетел, но обещал вернуться? Хер он к тебе вернётся, поняла?

Так. Не реветь. Димке Шеметову не привыкать копаться в чужом белье грязными руками.

– Пункт первый. Я с тобой никого другого обсуждать не собираюсь. С тобой – только тебя, уж извини. Если хочешь – обсудим. Пункт второй.