Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Аппетит перед ужином не испортишь? — засмеялся Александр.
— Не-ет.
— Тогда пошли скорее! А то вдруг закончится.
* * *
— Что же, видать, хитра оказалась вражина?
— Ты это про кого? — очнулся от раздумий Старцев.
Долгое время он глядел в окно на проплывавшие поля, перелески и почерневшие утлые домишки небольших деревень. На самом деле пейзажи его не интересовали. Мысли были заняты просчетом дальнейших следственных действий.
— Я про ту нелюдь, которая напала на отца Иллариона, — уточнил Сермягин. — Хитра, спрашиваю, оказалась сволочь, коли поймать никак не можете?
Сидевший рядом с водителем Старцев вздохнул и потянул из кармана пачку папирос.
— Хитра, Иван Лукич. Бродит, сука, где-то поблизости — то в одном месте всплывет, то в другом голову высунет. А мы никак не можем угадать и упредить, чтоб ухватить его за горло. Закуривайте…
Старцев тряхнул пачкой — из оторванного угла показались бумажные мундштуки, солдат и водитель взяли по папиросе. Закурили.
— Часы сгорают, как спички. Дни тлеют, как папиросы, — выдохнул Старцев. — А мы все топчемся на одном месте…
Автомобиль резво бежал по недавно отремонтированной дороге, соединявшей Мытищи с Правдинским. Дым в кабине моментально вытягивался потоком воздуха в открытые окна. Вечерняя духота была особенно невыносима. Врывавшийся в кабину ветер казался раскаленным; не верилось, что к ночи он станет прохладным и позволит отдохнуть от надоевшей жары.
— Да-а, непростая у вас работенка, — протянул Сермягин. — Вот взять, допустим, меня. Заступил с утра на дежурство и хожу себе охраняю вверенный объект. Триста пятнадцать шагов в длину и двести сорок в ширину. Все! Нет больше моей ответственности за этими пределами. А у вас вона как все серьезно!..
Похоже, слегка захмелевший Сермягин был не прочь пофилософствовать. Однако у Старцева имелись другие планы.
— Ты вот что, Ваня, — обернулся он к нему. — Нам минут двадцать осталось до «Заветов Ильича». Будь добр, расскажи до конца свою историю. Уж больно она меня заинтриговала. Ты же как-то сумел выбраться из оккупированного Смоленска…
— Сумел, — кивнул инвалид.
— Так как же? Что за чудо помогло? Ведь через линию фронта пришлось перебираться, а это ох как непросто! Я в разведке два года отпахал — знаю.
— Это верно — до наших добраться оказалось непросто. Только никаких чудес там не было. Спасли меня трое: отец Илларион, цыган Яшка Чернов да блаженный Акимушка.
— Что за блаженный Акимушка? Ты раньше про него не рассказывал.
— Послушником он служил при храме. Отец Илларион его из нищеты вытащил, обучил.
— Ясно. Так как же вы из Смоленска выбирались?
— А дело, значит, происходило так…
Смоленск
Сентябрь 1941 года
Приближаясь к храму, отец Илларион тяжело дышал и держался за сердце, но шага не сбавлял. Перед глазами постоянно всплывала надменная ухмылка Грошева, произносящего странную фразу о «лежащих в овражке супротив храма».
Добравшись до конца свой улочки, старик не стал обходить овражек, чтобы попасть к стоявшему на берегу Днепра храму. Постояв на краю лощины, он немного отдышался и спустился на ее заросшее дно.
Продираясь через кусты, он прошел вдоль низины, но ничего, кроме старого мусора — корзинок, истлевших ведер, рваных сапожных голенищ и калош, — не обнаружил. Покрутившись на одном месте, стал взбираться по северному склону и… наткнулся на лежащие в густой траве окровавленные тела.
* * *
Глотая слезы и читая молитву, отец Илларион ходил среди истерзанных пулями тел. Всего он насчитал двенадцать человек. Среди них шестеро мужчин от тридцати до пятидесяти лет, два подростка лет по пятнадцать-шестнадцать, женщина средних лет, молодая цыганка и две маленькие девочки.
Кое-кого из погибших старик хорошо знал. Как минимум половина мужчин и женщина средних лет были в числе прихожан храма. Он даже помнил их имена, а с Федором Шестопалом каждый год занимался заготовкой дров для храма.
— Его-то за что? — качал головой священник. — Он же слова дурного за всю жизнь не произнес. Как же так?..
Обратив внимание на смуглую молодую женщину, Илларион вдруг замер и едва не перестал дышать. От страшной догадки спина покрылась холодным потом.
Перед ним лежала цыганка и две ее дочери — в этом сомнений не было: девочки как две капли воды походили на свою красивую мать. Одной было годика четыре, второй — примерно шесть.
— Это же они… — ошеломленно прошептал отец Илларион. — Жена и дочери Якова… А он с ног сбился, ищет…
Мать и старшая девочка определенно были мертвы — на их телах виднелись множественные окровавленные раны. Младшая с виду повреждений не имела и словно заснула, подвернув под себя ручку и прижавшись щекой к сестричке.
Священник осторожно подсунул под нее ладони, приподнял и… ощутил холод остывшего тельца. Прижав к себе мертвого ребенка, он склонился над матерью, закрыл глаза и выдавил из себя приглушенный стон.
По сухим морщинистым щекам побежали слезы…
* * *
Дверь в храм была приоткрыта. Внутри отец Илларион застал привычный порядок, за которым постоянно следил послушник Акимушка.
Тридцатилетний Аким был круглым сиротой, плохо говорил, не умел читать и писать. Зато имел большое доброе сердце и искренне верил в Бога. В свое время настоятель повстречал его на вокзале, где тот ночевал на лавках и рылся в вокзальных урнах в поисках еды. Илларион привел его в храм и стал проводить с ним все свободное время, обучая простейшим обязанностям.
Спустя полгода Аким преобразился: перестал шарахаться от незнакомых людей, ходил в чистом, запомнил более сотни слов, научился азам церковных уставов. А со временем и вовсе сделался мирским помощником настоятеля. Новая ипостась предполагала и новые обязанности: зажжение свечей и лампад, подготовка и разжигание кадила, наведение порядка в храме и вокруг него. По строгим церковным канонам Акиму возбранялось ходить между алтарем и Царскими вратами, а также касаться престола. Но отец Илларион и тут допустил послабление, разрешив послушнику ночевать в маленьком служебном помещении, совмещенном с храмовым алтарем.
В этом помещении он его и нашел, пройдя через Царские врата.
— Акимушка, что с тобой? — спросил Илларион, наклонившись над послушником. — Тебя кто-нибудь обидел?
Тот сидел за небольшой металлической печью, с головой накрывшись рогожкой.
Услышав знакомый голос, послушник стянул с себя покрывало и с трудом проговорил:
— Там на улице… много людей… Очень шумели. Кричали… плакали… стреляли…