С противоположной стороны зала послышался голос: «Подавайте!» Все сразу исчезли, осталось лишь несколько служанок, разносивших чай.

Наступила мертвая тишина. Через некоторое время две женщины внесли столик, уставленный мясными и рыбными блюдами, и поставили его на кан. Некоторые чашки и тарелки на нем были нетронутыми, из других взято понемногу.

При виде кушаний Бань-эр раскапризничался, заявил, что хочет мяса, и бабушка вынуждена была дать ему шлепка.

Вдруг в дверях появилась улыбающаяся жена Чжоу Жуя и рукой поманила бабушку Лю. Та быстро спустилась с кана и вышла в зал. Жена Чжоу Жуя что-то прошептала ей на ухо, и бабушка Лю заковыляла к дверям комнаты на противоположной стороне.

Перед дверью на медных крючках висела мягкая узорчатая занавеска, в глубине комнаты под окном, выходящим на южную сторону, находился кан, застланный красным ковром, а на нем, у восточной стены, лежала подушка, какие обычно подкладывают под спину, подушка для сидения, матрац, сверкавший золотым шитьем, и серебряная плевательница.

Фын-цзе в соболиной шапочке Чжао-цзюнь, в темно-зеленой шелковой на беличьем меху шубке с жемчужным поясом, в отороченной горностаем темно-красной креповой юбке, густо нарумяненная и напудренная, сидела в комнате и бронзовыми щипцами разгребала золу в жаровне для согревания рук. Возле кана стояла Пин-эр с лаковым чайным подносом в руках, на котором была лишь одна маленькая чашечка с крышкой.

Не поднимая головы и по-прежнему занимаясь разгребанием золы, Фын-цзе медленно спросила:

– Еще не пригласили?

Она подняла голову и протянула руку, чтобы взять чай с подноса. И в тот же момент заметила, что перед нею стоят старуха и мальчик, которых привела жена Чжоу Жуя. Фын-цзе сделала движение, собираясь встать. Лицо ее сразу приняло ласковое выражение, она поинтересовалась здоровьем бабушки Лю, а затем повернула голову и недовольным тоном сказала жене Чжоу Жуя:

– Что же ты сразу мне не сказала!

Бабушка Лю несколько раз низко поклонилась и осведомилась, как чувствует себя уважаемая госпожа.

– Сестра Чжоу, поддержи ее, пусть она не кланяется, – попросила Фын-цзе. – Ведь я с ней незнакома, не знаю, кем она мне приходится по старшинству, и даже не решаюсь именовать ее!

– Это та самая бабушка, о которой я только что вам докладывала, – поспешно сказала жена Чжоу Жуя.

Фын-цзе кивнула головой.

Бабушка Лю присела на край кана, а Бань-эр спрятался у нее за спиной, и никакими уговорами нельзя было заставить его выйти оттуда и поклониться.

– Оказывается, родственники не очень охотно поддерживают с нами связь, – с улыбкой заметила Фын-цзе. – Те, кто в курсе дела, говорят, что вы нас недолюбливаете, поэтому не хотите к нам приходить. Те же, кто ничего не понимает, уверяют, что это мы относимся с пренебрежением к вам.

Еще раз помянув про себя Будду, бабушка Лю сказала:

– Нам дома и так тяжело приходится, денег на дорогу нет, когда нам думать о визитах?! Сюда ходить – только унижать вас да себя ставить в смешное положение перед слугами.

– Ты нас обижаешь, бабушка, – улыбнулась Фын-цзе. – Мы ведь люди бедные, живем только славой предков. Кто из нас имеет что-нибудь? Наше богатство – только видимость! Недаром пословица гласит: «При императорском дворе всегда найдется три ветви бедных родственников». А что уж говорить о нас с вами?! Ты докладывала госпоже? – внезапно спросила Фын-цзе, обращаясь к жене Чжоу Жуя.

– Ждала ваших указаний, – ответила та.

– Поди погляди, – наказала ей Фын-цзе. – Если там кто-либо есть, не говори ничего, а если госпожа одна – доложи ей и послушай, что она скажет.

Жена Чжоу Жуя почтительно кивнула и вышла.

Между тем Фын-цзе велела дать Бань-эру фруктов, и едва успела спросить бабушку Лю о кое-каких пустяках, как появилась целая толпа экономок с разными хозяйственными делами. Пин-эр доложила об этом Фын-цзе.

– Я занята с гостями, – ответила Фын-цзе, – пусть приходят вечером. Если у них что-нибудь особо важное, впусти!

Пин-эр вышла, но через минуту вернулась обратно:

– Я опросила их – ничего важного нет. Я их пока отпустила.

Фын-цзе одобрительно кивнула.

Вскоре вернулась жена Чжоу Жуя и обратилась к Фын-цзе:

– Госпожа говорит: «Сегодня у меня нет времени. Пусть примет вторая госпожа – все равно. Премного благодарна за внимание. Если бабушка пришла по какому-нибудь делу – пусть скажет второй госпоже».

– Нет, нет, – заторопилась старушка. – Я просто хотела повидаться с госпожой да со второй госпожой – ведь это долг родственников.

– Нечего сказать – ладно, – вставила жена Чжоу Жуя. – А если есть – говори второй госпоже, это все равно что обратиться к самой госпоже.

С этими словами она подмигнула бабушке Лю. Старушка покраснела. Она уже раскаивалась, что пришла, но делать было нечего, и, собравшись с духом, она произнесла:

– Откровенно, мне не следовало ничего говорить, поскольку я попала сюда впервые. Но так как я пришла издалека, все же придется сказать…

Тут ее прервал голос служанки, донесшийся от вторых дверей:

– Пришел молодой господин из восточного дворца Нинго.

– Погоди! – махнув рукой бабушке Лю, сказала Фын-цзе и вслед за тем спросила: – Это ты?

Заскрипели сапоги, и в двери показался стройный юноша лет семнадцати-восемнадцати с прекрасным, чистым лицом, в роскошной одежде и расшитом головном уборе. На нем была легкая шубка, подпоясанная драгоценным поясом.

Бабушка Лю не знала, нужно ли ей встать, хотелось спрятаться, но было некуда.

– Сиди, – спокойно сказала ей Фын-цзе, – это мой племянник.

Бабушка Лю робко подвинулась на край кана.

Цзя Жун, осведомившись о здоровье Фын-цзе, обратился к ней со словами:

– Отец прислал меня к вам с просьбой, тетя! Завтра у нас будут важные гости, и он просит у вас на время стеклянную ширму, которую прислала вам жена дяди. Как только гости уйдут, мы вам ее вернем.

– Опоздал, – усмехнулась Фын-цзе, – я еще вчера ее отдала.

Цзя Жун, хихикая, оперся коленями о край кана и стал просить:

– Тетушка, не откажите в просьбе, а то отец опять скажет, что я не умею разговаривать с людьми, и задаст мне трепку. Пожалейте меня, добрая тетя!

– Что вы ни увидите, все вам надо! – засмеялась Фын-цзе. – Прямо хоть ничего не показывай, не то потом покоя не будет!

– Умоляю вас, тетя, сделайте милость! – продолжал упрашивать Цзя Жун.

– Ладно! – уступила Фын-цзе. – Но если разобьешь – берегись!

Она приказала Пин-эр принести ключ от верхней комнаты и позвать служанок, чтобы они помогли Цзя Жуну отнести ширму.

– Я привел своих людей! – просияв от радости, сказал Цзя Жун. – Не беспокойтесь, они не разобьют!

С этими словами Цзя Жун бросился к выходу. Словно о чем-то вспомнив, Фын-цзе крикнула ему вслед:

– Цзя Жун, вернись!