Я почти уверена, что первым призом являлся просто тисненый сертификат, но судя по тому, с какой страстью эти дети произносили свои речи, можно было бы предположить, что их жизни и жизни их семей зависят от выступления. Я никогда, никогда не слышала, чтобы ученики смеялись над этими речами. Ни разу. Даже когда тусовалась с друзьями в свободное время на территории школы. Однажды я поинтересовалась: «Они не могут устроить конкурс речи на какую-нибудь другую тему?» И все посмотрели на меня, как на дуру. Я думала, они будут впечатлены или, по крайней мере, напуганы моей революционной бравадой. Но вместо этого друзья просто подумали, что я ненормальная американка. Тот раз стал последним, когда я выражала свое истинное мнение о чем-либо, пока училась в корейской школе.

Каждый семестр в художественном классе нам приходилось рисовать антикоммунистические плакаты. Я не могу представить ничего менее творческого и вдохновляющего. Это как учиться говорить на иностранном языке без акцента: в двенадцать лет вы уже слишком стары, чтобы начинать сначала. Я понятия не имела, какой придумать слоган и какую иллюстрацию он должен сопровождать. Но какой бы циничной и умной я себя ни считала, как бы сильно я не насмехалась над всем этим, урок страха оставил неизгладимый след в моем сознании.

Человек по своей природе подчиняется древнему правилу, о котором в той или иной форме говорили все – от греков до Шекспира и Карла Юнга: ты становишься тем, кого ненавидишь и боишься сильнее всего. Именно подобное и произошло с Южной Кореей во время холодной войны. Страна так боялась пропаганды Севера и появления ее сторонников, что разработала свою собственную ответную пропагандистскую кампанию. Она стала не настолько экстремальной, как на Севере, но некоторые слова и лозунги звучали аналогично.

Вот какими были мои познания о Северной Корее.

Я никогда, никогда не видела фотографий Ким Ир Сена, даже несмотря на то что весь остальной мир имел к ним доступ. В южнокорейских СМИ публиковались только его портреты. Существовали опасения, что реальные фотографии его «очеловечат», сделают более привлекательным и будут использованы для пропаганды сторонниками северных коммунистов. Из-за отсутствия нормальных изображений он воспринимался призраком, который преследовал меня во сне. В настоящее время запрет на его фотографии снят. После смерти старого Кима в 1994 году средства массовой информации постепенно начали показывать фотографии его сына и преемника Ким Чен Ира.

О Ким Чен Ире в СМИ говорилось гораздо больше, чем о его отце, не только в Южной Корее, но и во всем мире. Наверное, поэтому я меньше боялась Кима-младшего. Ему не хватало харизмы, внешности и авторитета отца. Его смущение и неспособность хорошо выглядеть в бежевом комбинезоне сделали его менее опасным. Я не одна думаю, что он был самым интересным членом семьи. Стоит уважать деспота, который не настолько трудоголик, чтобы забывать о своих хобби.

Ким Чен Ир имел серьезные культурные амбиции. Он был известным кинолюбом, который воображал себя редкой смесью хитрого голливудского продюсера и серьезного кинорежиссера. И даже автором двух книг по теории кино: «Искусство кино», вышедшей в 1973 году, и «Кино и искусство режиссирования», вышедшей в 1987 году. Он рассуждал на темы «язык чрезвычайно важен в литературе» и «сочиняйте сюжет правильно».

Неудовлетворенный пропагандистскими фильмами Северной Кореи, которые, по его мнению, не отвечали художественным стандартам, этот Франсуа Трюффо из Северной Азии сделал то, что в этой ситуации сделал бы любой уважающий себя кинопродюсер: в 1978 году он организовал похищение главного режиссера Южной Кореи Син Сана Ока и его бывшей жены Чхве Ын Хи. Чету привезли в Пхеньян и заставили снимать пропагандистские фильмы уровня Каннского кинофестиваля. По мнению Кима, это вопиющее нарушение прав человека являлось лишь логическим продолжением его увлечения.

Когда я училась в школе, знания по Северной Корее давались на уроке под названием doduk (додук), что означает «правильное поведение». (Некоторые предпочитают переводить его как «нравственное воспитание».) Обычные корейские ученики считали данный предмет легким, но мне он казался одним из худших.

Этот предмет, который изучался с первого класса до конца средней школы, был нацелен на воспитание «души и духа» и в основном состоял из советов о том, как не стать социопатом. Он включал в себя правила и притчи о том, как должен вести себя хороший гражданин, что важно уважать старших, заботиться о природе (в основном о деревьях, корейцы вообще не заботились о животных), а также основы этикета. Однако его основная цель была завуалирована. Хон Веонил, глава по связам с общественностью в Национальном институте международного образования (один из тех людей, которых я смутила своей чашкой Starbucks), сказал, что додук первоначально создавался как способ для продвижения программ предыдущих лидеров Кореи. Ранее он назывался kookmin yulli (кукмин юлли) – гражданская этика. «Данный предмет ввели для оправдания политической диктатуры и политической пропаганды. После того как страна стала более демократической, учебная программа изменилась», – пояснил Хон.

Моими самыми яркими воспоминаниями о додуке остались жуткие акварельные иллюстрации в учебнике. Они отражали представления взрослых о том, как должны выглядеть картинки, нарисованные ребенком, а в результате они выглядели так, будто их рисовали в психушке. Типичным изображением была картина с южнокорейскими фермерами, которые весело обрабатывали почву. Также в учебнике содержалось много красочных изображений Сеула, разрушенного бомбежкой во время Корейской войны.

Со многими мыслями, которые подавались на додуке, трудно было не согласиться. Например, с моралью, захватывающей притчи о дереве хурмы, заключавшейся в том, что если отрезать ему все ветви, оно перестанет приносить плоды.

Только потом я поняла, что часть «не будь дураком», являлась просто дополнением к основной идее. Она оказалась лишь красивым прикрытием для истинного предназначения додука: жестко внушить, что коммунизм реален и представляет собой большую страшную угрозу.