— Кажется… мне кажется, я не распробовала. Надо выпить еще.

— Зачем? — удивился Тревельон. — Если вам не нравится, выпейте вина.

— Я не сказала, что не нравится.

— Но и восторга не выразили, — заметил он сухо.

— Это… другое. Очень отличается от того, что мне доводилось пробовать раньше, — сказала Феба, проводя пальцем по холодному металлу пивной кружки. — Я бы выпила еще.

— Если так вам угодно, я, разумеется, буду заказывать пиво к вашей трапезе, пока мы путешествуем. Но все-таки непонятно: зачем заставлять себя пить то, что не нравится?

— Так я и не заставляю. Разве вы не понимаете? Я хочу узнать как можно больше нового — новая еда, новые места, новые люди. Если после нескольких попыток я пойму, что пиво не для моего желудка, то не стану его больше пить. Часто ведь как бывает: пробуешь что-то в первый раз — и оно не нравится, кажется чужим, странным, сбивает с толку. И только после нескольких попыток понимаешь, что это вовсе не новое, а давно тебе знакомое, привыкаешь к нему и даже любишь. — Феба вздохнула, стараясь выровнять дыхание: слишком уже двусмысленные выходили выводы. — Попробовать один-единственный раз и объявить, что не нравится… по-моему, это слишком поспешно.

Она почувствовала тепло руки Тревельона — его пальцы коснулись ее пальцев на ободке кружки — и улыбнулась. Ей казалось, что это тепло поднимается вверх по руке к шее, проникает прямо в сердце.

Деликатно кашлянув, она спросила:

— Мы ехали целый день. Может, скажете, куда мы направляемся?

Он убрал руку.

— В самое безопасное для вас место.

Феба задумалась: что послышалось в его голосе? Покорность неизбежному, будто это место не особенно ему нравилось, даже скорее наоборот.

— Это место… — Феба облизнула губы. — Вы ведь не слишком рады, что придется увидеть его вновь?

Капитан глубоко вздохнул.

— Нет, но это неважно. Главное сейчас — уберечь вас от опасности.

Глава 10

И только позже вечером, когда одышливый хозяин гостиницы проводил их в номер, Феба полностью осознала, что значит путешествовать с Тревельоном как муж и жена.

Супружеской чете полагалась одна комната, в которой стояла одна постель.

Она целый день тряслась в карете, и, похоже, от бесконечных кочек да ухабов на дороге у нее сделалось размягчение мозгов, потому что это соображение ни разу не пришло ей в голову.

Она услышала тихий скрип сапог — это Тревельон отошел в противоположный угол комнаты, всего в каких-то десяти футах от нее, и хмыкнул:

— Кровать маловата для двоих взрослых, но ничего не поделаешь. Разумеется, посредине мы положим подушку или что-нибудь в этом роде.

Феба чуть склонила голову.

— А тут что, не две подушки, а больше?

— Нет.

— Тогда что же одному из нас положить под голову?

— Я что-нибудь придумаю. А теперь: прямо, справа от вас, умывальник и таз. — Она услышала шаги и звук льющейся воды. — Вполне хватит, чтобы умыться, хотя, к сожалению, вода холодная. И, простите, ночной горшок стоит под кроватью, с той стороны, что ближе к вам. Я пойду проверю, как там Рид: нужно убедиться, что он устроился. Вернусь через полчаса.

И он вышел из комнаты, предоставив ей возможность краснеть сколько угодно из-за упоминания о ночном горшке.

Вздохнув, Феба шагнула вправо, выставив вперед руку, и сразу же наткнулась на умывальный столик. Пальцы прошлись по столешнице, нащупали небольшой кувшин — оловянный — и фарфоровый таз с отбитым краем. Возле умывальника стоял стул, куда можно было положить вещи.

Кивнув самой себе, она распустила ленты чепчика. К счастью, одежда миссис Вустер, в отличие от ее собственной, легко снималась без помощи горничной. Феба горько вздохнула, вспомнив Пауэрс. Где сейчас эта девушка? Максимус, самое малое, выгнал ее, не дав рекомендаций. Вот уж никак не подумала бы, что горничная ее ненавидела. Впрочем, кто знает, что слуги думают о своих хозяевах… Пауэрс, должно быть, оказалась в отчаянном положении, если рискнула таким местом — еще бы, горничная сестры герцога! И Феба дала себе зарок: как только вернется в Лондон, обязательно наведет справки о Пауэрс и узнает, не нужна ли ей помощь.

Феба по очереди сняла косынку, фартук, юбку и корсаж и аккуратно сложила на стуле, оставшись в чулках, туфлях и сорочке, и умылась. Бррр! Тревельон не преувеличил: вода оказалась холодной.

Подстегиваемая мыслью о его возможном возвращении, пока она стоит тут в нижнем белье, Феба распустила шнуровку корсета, и тут вдруг сообразила, что вряд ли сможет сама все это потом надеть.

На миг она застыла. Что будет, если он увидит ее тело: сочтет распущенной девицей? И как она чувствовала бы себя, зная, что он на нее смотрит?

Странно: ее совершенно не заботило ни собственное тело, ни собственное лицо: она же их не видела, не могла крутиться перед зеркалом, отыскивая недостатки или достоинства, которыми могла бы особенно гордиться, — зато заботило, как отреагирует на него он.

Предавшись мечтам, что будет, если в один прекрасный день она отдастся его ласкам, Феба медленно распускала шнуровку, чувствуя, как ночной воздух холодит тело, как тянет вниз освобожденные от корсажа груди. Она обхватила их ладонями сквозь ткань сорочки, ее собственной, из тончайшего льна, легкой как перышко и скользящей под пальцами. У нее были полные груди и в ладонь не помещались. Впрочем, в ней всего было немного чересчур: округлый живот, крутые бедра, пышные ягодицы. Интересно, нравятся ли Тревельону невысокие пухленькие женщины или его больше привлекают высокие и стройные, с длинными ногами и лебединой шеей?

Она медленно провела руками вниз по телу, ощущая его теплую мягкость. На коже выступили мурашки, но вовсе не от холода: что-то звякнуло за дверью. Феба так и подскочила. Ох, нельзя, чтобы он застукал ее такой… размечтавшейся. Вряд ли это привлекательное зрелище. Сняв туфли и чулки, она занялась волосами.

С утра ее волосы были стянуты в простой узел, а потом собраны заново с помощью миссис Вустер. Феба вытащила шпильки и аккуратно сложила на умывальном столике. Может, заменить их удастся еще не скоро. Но тут возникла новая проблема: у нее не было ни гребня, ни щетки для волос. Вот растяпа! Надо было попросить у миссис Вустер.

Ее самобичевание прервал стук в дверь.

Пискнув, Феба бросилась к кровати и ударилась голенью о ее край — пребольно! — прежде чем нырнуть под одеяло. Стараясь придать голосу спокойствие, она сказала:

— Войдите.

Дверь открылась, и Тревельон спросил:

— У вас все в порядке?

— Да. — Она услышала, как