в панике. Заставила его лечь на кровать – он еще и протестовал! В доме было всего две спальни, одну из них занимали мы с Арианной, вторая ждала няню, а Никки должен был перебраться на диван в кухне.

Как же это я буду перестирывать белье? Действительно, растаю прямо в тазике с мылом!

– Надо решать вопрос с электричеством, – пробормотал Николас. – Генератор не вытянет стиральную машину.

– Поправишься, и сразу займешься, – я влажным полотенцем отерла его лицо. – Хотя мне и без электричества прекрасно живется. Господин Фостер, я не сахарная!

Николас всё время отгонял меня от хозяйственных дел, я со скандалом отстояла право стирать. Смешно и до невозможности трогательно, он бы и за пеленками следил – я не давала. Жаль, что полностью оградить его от этой стороны ухода за ребенком всё равно не удалось. Они ведь остались вдвоем, когда я ушла. У Никки не было выбора, кроме как делать всё самому.

– Нет, ты вкуснее, – улыбнулся Николас сухими губами.

Я фыркнула.

– Раз шутишь, будешь жить!

– Буду, – согласился он, уплывая в сон.

Арианна захныкала, и я поднялась с кровати, чтобы взять её на руки, а Никки тихо добавил:

– Я не шутил, Алиана.

Я застыла, успокаивая заходящееся сердце. Мне послышалось? Не может же быть, чтобы он действительно это сказал? Арианна увеличила громкость, и я выбежала из спальни, оглядываясь на него, спящего. Когда я подошла, крайне недовольная дочь самостоятельно выбралась из мокрых пеленок, а негодующий плач перешел в натуральный ультразвук. Я нагрела в чайнике воды и, справившись с переодеванием и прочими процедурами, прижала к груди теплый комочек. Она затихла, мгновенно заснув на моих руках. И я не удержалась, вернулась вместе с дочерью к Никки, присела рядом и позволила себе немного слабости – свободной рукой дотронулась до его лица, отведя в сторону отросшие белые волосы.

Что же случилось с тобой? Почему в неполные восемнадцать ты полностью седой? Никки, ты много раз говорил, что счастлив здесь, с нами. Но что могло произойти, если жизнь со мной и ребенком на краю земли в доме без электричества – стала для тебя счастьем? Имею ли я право расспрашивать? Ведь ты, мой ангел, трепетно хранишь моё спокойствие, деликатно не спрашивая ни о чем…

Никки перевернулся во сне, сдвинувшись на другой край широкой кровати, и вместо того, чтобы уйти к себе, я полусидя устроилась рядом. Тикали часы, в камине в гостиной трещал огонь, подмышкой у меня сопела Арианна, выровнялось и тяжелое дыхание Никки. Три минуты, и мы с ребенком уйдем. Я зевнула и прикрыла глаза. Три минуты.

Проснулась я от того, что Никки забрал у меня Арианну – она недовольно фыркала, причмокивая крохотным ротиком. Пора кормить.

– Спи, я сам, – улыбнулся мне он и тут же заверил: – Я уже в полном порядке.

– Николас, ты самый лучший! – сквозь сон сообщила я.

Он укрыл меня одеялом и ответил:

– Стараюсь.

Никки жалел меня, и часто вставал ночью, чтобы помочь. Нельзя сказать, что я каждую ночь не высыпалась. Но так сладко, как спалось мне сегодня, мне, пожалуй, ни разу в жизни не спалось. Арианну тоже более чем устроила компания, когда я проснулась, то обнаружила её посередине кровати между мной и Николасом. За окном занимался рассвет, я аккуратно свесила ноги с кровати, чтобы найти тапки, и Никки вдруг мучительно застонал.

Что такое? Снова жар? Болит что-то?

Положила ладонь ему на лоб – холодный! Николас открыл глаза и схватил меня за руку так сильно, что я вскрикнула.

– Это ты … – выдохнул он и, направив к сердцу мою ладонь, добавил: – прости, что напугал.

Стук сердца под пальцами.

– Я.

Арианна проснулась, Николас потянулся к ней, отпуская меня, а я потерла виски. Что-то очень знакомое почудилось мне в этом «это ты», я закрыла веки – утреннее солнце слепило глаза. И там, в темноте, я вдруг увидела зажимающего рану Никки на залитом кровью белом мраморном полу.

– Моё сердце… – прошептала я, открывая глаза.

Вздрогнул зимний лес. Меня трясло от ужаса и ничем не объяснимой злости.

– Сними футболку, Николас.

Никки поднялся с постели и, передав мне ребенка, без лишних слов стянул через голову футболку.

Ничего. Ни единого шрама. Гладкая ровная кожа. Арианна раскричалась, я последний раз посмотрела на Николаса, старательно запоминая эту картинку.

– Можешь одеваться, – я отвела глаза и занялась, наконец, ребенком.

– Хорошо, – тихо засмеялся Никки. – Пойду, сделаю тебе завтрак.

Я кивнула, с головой погружаясь в утренний детский туалет. Руки дрожали, Арианна в очередной раз громко высказала мне своё фи.

– А себе?

– Я поем у Синтии, – крикнул мне Николас с кухни. – Ты же знаешь свою няню.

Знаю. Я улыбнулась, окончательно успокаиваясь. Всё хорошо. Привиделось. Вероятно, мозг трансформировал страх за него в наиболее яркую для разума картинку. Чистые пеленки. Горячий чайник. Бутылочка.

Никки накинул куртку, подошел ближе и поцеловал в висок.

– Скоро буду, – сообщил мне он и вышел на улицу.

Снимай футболку… гениально.

Но Николас! И снял ведь! А прикажи я ему и штаны снять, тоже бы снял? Я хохотнула, помешивая в кружке сахар. Птичка над люлькой качнулась, Арианна всё-таки достала её ножкой. Растет.

Да…я совершенно точно не нормальная, и Никки такой же. Наверное именно поэтому мне так хорошо с ним живется. Но что есть норма? Не его ли, кстати, слова?

«Может быть, без тебя и небо, и земля – всего лишь галлюцинации умирающего в одиночестве разума?»

Рука в руке. Он мотает головой, сбрасывая несуществующую челку.

«Николас, ты подстригся?» Его лицо в прозрачных водах пруда.

Живот потянуло. Я поморщилась и, опомнившись, приняла таблетку обезболивающего. Нет… только не сейчас! Пожалуйста! Спокойно! Дыши! Вдох – медленный выдох. Никки будет через полчаса, половина из которых прошли, пока ты завтракала!

Вдох-медленный выдох. Стрелки часов – как маяк и якорь. Полный оборот, минута. Как же это странно видеть весь мир вокруг и одновременно ничего не видеть. За окном завизжал мотор.

– Алиана!

Вместе с ним внутрь влетела стужа.

– Никки, – улыбнулась я. – Скажи, ты помнишь, как мы купались в пруду?

Он сбросил куртку и, проверив глазами ребенка, прижал меня к себе.

– Ани, – простонал он мне куда-то в макушку. – Я же просил тебя… не вспоминай.

Глава 21

Бонк поправил защитные очки и, прицелившись сквозь жёлтые стекла, нажал на курок. В ладонь ударило отдачей, Ральф сдвинул наушники и, сняв очки, вгляделся в подъезжающую ближе мишень.

– Восемь, – в голосе императора слышалась улыбка. – Мог бы