– Все дело было в переработке, – сказал я доктору Пухи, усадив его на опущенную крышку унитаза. – Я слишком зациклился на проекте в последние дни. Совсем не уделял внимания своему здоровью. Толком не спал. Вы же знаете, мы с Лайлой трудились за десятерых, чтобы успеть закончить образец… Но вот я выспался и прямо чувствую себя другим человеком.

Я выплюнул зубную пасту, вымыл лицо и отправился в душ.

– Похоже, мы с папой где-то ошиблись, когда составляли мне индивидуальную программу обучения, – пробормотал я, включая воду. – Он говорил, что гениям все прощают и что мне не надо учиться правильно вести себя в обществе. Лучше тратить время на науку, а не на этикет. Люди все поймут, ведь я спасаю их жизни… Но все-таки папа никогда не был руководителем группы. А в паре работал только с мамой. Тетя была права, мне стоило пройти хотя бы пару курсов социальной адаптации. Если я этого не сделаю, новая команда тоже сбежит… Коллеги терпели меня, пока я был непревзойденным токсикологом, но теперь у меня появился сильный конкурент. Я не могу больше опираться только на свои мозги.

Пухи утвердительно молчал.

– И еще мне надо изучить базу фелицитологии, – сказал я, вытирая руку с удольмером и немного переживая: что, если уровень так и не поднимется, пока я буду работать в саду, и сканер не сработает? Как я тогда попаду в дом? Может, подпереть дверь тумбочкой на всякий случай, чтобы не захлопнулась? – Папа считал, что мне не нужна наука о счастье, потому что мое тело сможет выдержать только таланик первого типа. На седьмом уровне они уже гораздо мощнее и поэтому токсичнее. Но я добился большого прогресса в этом деле. И было бы неплохо перестать пить таблетки, чтобы сохранять настроение нейтральным. Я слишком зависим от них. Так нельзя. Я все время переживаю, что потеряю вас, этот дом и сад, и лабораторию… Всегда лучше иметь запас удовольствия, вы так не думаете?

Я поймал себя на том, что все эти слова, хотя их произносил мой собственный рот, звучали так, будто их продиктовал кто-то другой. Но мысли были разумные, так что я не стал особенно думать об этом. Сегодня и так был странный день. Например, мне мерещился едкий запах в ванной. Я даже сходил перед душем в лабораторию и проверил, не случилось ли чего. Но там все было стерильно, а вот в ванной пахло так, будто я проводил там эксперименты. Надо будет проверить вентиляцию.

Я высушил волосы и, выключив фен, услышал звонок в дверь. Как был, с прической, похожей на взрыв аммония в воде, в помятой домашней одежде, носках с гусями и тапках, скрипящих, как резиновые уточки для ванны, я взял доктора Пухи и пошел открывать.

На пороге стояла запыхавшаяся Лайла Ольха – единственная из моих сотрудников, не перебежавшая в группу профессора Магнолия.

– Финард! – умоляюще сказала она. – Простите, что я вот так…

Конец предложения я не услышал, потому что захлопнул дверь прямо перед веснушчатым носом Лайлы. Я всегда так делал, когда кто-то приходил ко мне, заранее не согласовав встречу. Обычно этим грешили журналисты в надежде узнать подробности моей личной жизни, причины моего успеха или особенности нового антидота. Я почти всегда им отказывал еще по телефону, но некоторые пытались взять меня нахрапом и приходили домой, рискуя получить жалобу за вторжение в личную жизнь.

Лайла знала мою натуру лучше всех – она проработала под моим руководством целых два года. Поэтому я удивился, что она явилась вот так, даже без звонка. Но еще я удивился, почему, собственно, захлопнул перед ней дверь.

«Вот за это наверняка меня и прозвали токсичным, – подумал я странную мысль. – А ведь сегодня выходной и мне все равно нечего делать. Работа в саду займет не больше пары часов».

Переглянувшись с доктором Пухи и заметив во взгляде его стеклянных, но умных глаз укоризну, я снова открыл дверь. Лайла испуганно отдернула руку от звонка, в который, видимо, собиралась позвонить повторно. Она все еще не могла отдышаться, ее уложенная набок челка растрепалась от ветра и лезла в глаза. На фоне зеленой листвы коллега выглядела как золотая рыбка в аквариуме. Ее длинные волосы переливались всеми оттенками рыжего, а серебристое платье напоминало чешую.

– Что вы хотели? – спросил я ее.

И в ту же секунду понял: конечно же она хотела сообщить мне, что тоже уходит к Магнолию. Теперь, когда я окончательно провалился, ей нечего было со мной делать. Но почему она просто не оставила мне заявление на столе? Могла бы даже написать анонимное оскорбление. Неужели пришла все высказать лично? Видимо, у нее сильно накипело.

– Финард, я, – поспешно выпалила Лайла, но я опять захлопнул дверь. На этот раз от испуга.

«Бросьте, Финард, это ребячество. Вы должны ее выслушать», – мерещились мне слова доктора Пухи.

Я снова открыл дверь. Лайла все еще стояла на пороге, глядя на меня огромными голубыми глазами.

– Финард, вы в порядке? – робко спросила она, переводя взгляд с меня на зайца. – Вы такой бледный… И что это у вас на щеке? Вы поранились?

Я вдруг понял, что выгляжу очень неряшливо, и смутился, приглаживая вставшие дыбом волосы. Тетя часто шутила, что от тополей мне досталась не только фамилия, но и пух. На подбородке и под носом я сбривал его раз в три дня, а вот с облаком на голове приходилось повозиться. После мытья моя шевелюра выглядела как одуванчик, сдутый на верхнюю четверть, или как реакция рубидия с водой: намагниченные концы пиками торчали во все стороны, а посредине вздымался колтунный пар из спутанных прядей. Но с помощью воска я прилизывался до такой степени, что лоб как будто в лысину переходил.

А еще Лайла впервые видела меня без плотного грима. Каждое утро я тщательно маскировал свой шрам и круги под глазами, чтобы никто не приставал ко мне с вопросами о самочувствии. А сегодня вот не успел.

– Я не поранился, – быстро ответил я, невольно прикоснувшись к левой скуле. – Это у меня давно. В лаборатории стоят стеллажи с полками из закаленного стекла, и в одной сохранилось внутреннее напряжение из-за того, что ее неравномерно остудили. Такое стекло в редких случаях может взрываться, вот меня и задело осколком. Я решил, что рана не стоит похода в больницу, и поэтому остался шрам.

– А, вот как…

Лайла выглядела пораженной. Я тоже удивился, зачем все это ей рассказал. Обычно я просто игнорировал вопросы,