— Я сказал ему, что это для посадки чеснока. Послушай, зайди в дом и держи двери и окна на запоре. Я буду в машине на той стороне улицы, если понадоблюсь.

Я вошла в дом и надежно заперла за собой дверь. Феликс-8, конечно, проблема, но не сейчас: у меня при себе имелся солидный кусок лланглоффана, и ничто не встанет между мной и непревзойденными макаронами с сыром в исполнении Лондэна.

Лидер Партии здравого смысла премьер-министр Редмонд Почтаар сменил канцлера Хоули Гана на поспешно созванных выборах 1988 года, вернул должности название «премьер-министр» и объявил серию политических нововведений. Прежде всего, он настаивал, что демократия, будучи сама по себе хорошей идеей, потенциально уязвима для хищнических устремлений жадин, эгоистов и безумцев, поэтому его план по демократизации демократии был безжалостно претворен в жизнь. Поначалу возникали проблемы касательно гражданских свобод, но теперь, четырнадцать лет спустя, мы начинали пожинать плоды.

Выпуск радионовостей в то утро был посвящен — в который уже раз — текущему кризису недели, а именно: куда можно безопасно слить национальный Запас глупости. Одни предлагали небольшую войну в отдаленной стране с народом, к которому мы в целом не питаем недобрых чувств, но другие полагали, что это слишком рискованно, и отдавали предпочтение снижению эффективности государственных служб путем добавления нового слоя бюрократии с максимальными затратами и минимальной отдачей. Не все предложения были разумны: наиболее оголтелые участники дискуссии придерживались мнения, что стране следует возродить колоссально затратный «противокарный щит», созданный в целях защиты человечества — или хотя бы Англии — от потенциальной угрозы со стороны разгневанного божества, желающего стереть грешную расу с лица планеты при помощи огненного дождя. Проект имел бы двойной положительный эффект в виде бессмысленной растраты кучи денег и вероятности того, что, может быть, удастся привлечь и другие европейские страны и таким образом разобраться одним коварным ударом с общеевропейским избытком глупости.

Премьер-министр Редмонд Почтаар предпринял необычный шаг, выступив в прямом радиоэфире, где отклонил все предложения и сделал дерзкое заявление о том, что, несмотря на растущий переизбыток, его партия продолжит относиться к правлению с позиций здравого смысла. Когда его спросили, как сократить Запас глупости, Почтаар заверил всех, что непременно подвернется что-нибудь «фантастически тупое, но экономичное», и добавил, что в качестве примирительно тупой меры для утешения его критиков будет с нехорошими целями подожжено большое количество резиновых покрышек.

В ответ на последнюю ремарку раздались вопли «слишком мало, слишком поздно» со стороны мистера Альфредо Траффиконе из оппозиционной партии «Носповетру», который постепенно набирал сторонников, продвигая политику «немедленного обретения», по словам самого Траффиконе «крайне предпочтительную по сравнению с пугающе дальновидной политикой осторожной проницательности».

— Все то же старое дерьмо, — фыркнул Лондэн, подавая Вторник вареное яйцо на завтрак и ставя второе яйцо перед стулом Дженни, потом крикнул наверх, что завтрак на столе.

— В котором часу вчера вернулся Пятница? — спросила я, так как ушла спать первая.

— После полуночи. Сказал, что шумел с друзьями.

— С «Дерьмовочкой»?

— Думаю, да, но они могут с тем же успехом называться «Обратная связь» и работать над синглом «Статический разряд» для альбома «Белый шум».

— Это только потому, что мы старые и отсталые, — сказала я, ласково накрывая его ладонь своей. — Уверена, музыка, которую слушали мы, была для наших родителей таким же ужасом, как и его — для нас.

Но Лондэн был где-то далеко. Он набрасывал план собачьего самоучителя под названием «Да, вы МОЖЕТЕ открывать дверь самостоятельно» и, следовательно, был функционально глух ко всему остальному.

— Лонд, я сплю с молочником.

— Вот и славно, дорогая, — ответил он, не поднимая глаз.

Мы со Вторник заржали, и я обернулась к ней с притворным ужасом:

— Ты над чем смеешься?! Тебе ничего не полагается знать о молочниках!

— Мам, — изрекла она со смесью преждевременной зрелости и непринужденности, — у меня ай-кью двести восемьдесят, и я знаю обо всем на свете больше, чем ты.

— Сомневаюсь.

— Тогда что делает ишиокавернозная мышца?

— Ладно, ты и впрямь знаешь больше меня. Где Дженни? Вечно она опаздывает к завтраку!

Я села на трамвай и поехала в старое ТИПА-здание в надежде кое-что выяснить. Побег Феликса-8 был свеж в памяти, и несколько раз я принимала за него безобидных прохожих. Я по-прежнему понятия не имела, как ему удалось сбежать, но одно знала точно: семейка Аидов обладала некоторыми поистине дьявольскими свойствами, и они присматривали за своими друзьями. Каким бы злобным псом ни был Феликс-8, он считался другом. Если он по-прежнему у них на жалованье, то мне следовало поговорить с членом семьи Аид. А это могла быть только Аорнида — единственная находившаяся под арестом.

Я сошла с трамвая возле ратуши и направилась по склону холма вниз, к зданию ТИПА. Когда я вошла, там царила жутковатая пустота, особенно заметная по контрасту с оживленным ульем, который я помнила. Мне выдали беджик посетителя, и я направилась по пустому коридору к кабинету Хроностражи. Я уже бывала здесь по разным поводам, поэтому знала, чего ожидать: у меня на глазах отделка и мебель в комнате непрерывно изменялись, а сами оперативники Хроностражи то возникали, то пропадали с такой скоростью, что казались не более чем мазками света. Не менялся один-единственный предмет обстановки, в то время как все кругом неслось во весь опор, двигалось, мелькало в бесконечной мешанине. Это был небольшой столик со старинным телефонным аппаратом на нем, и когда я протянула руку, он зазвонил. Я сняла трубку и поднесла рожок к уху.

— Миссис Парк-Лейн-Нонетот?

— Да.

— Он сейчас будет.

И в мгновение ока он прибыл. Комната прекратила перемещаться из одного времени в другое и замерла в декорациях более или менее современного вида. Человек за столом улыбнулся при виде меня. Но это был не Темпор и не папа — это был Пятница. Не Пятница двадцати с небольшим лет, которого я видела на своей свадебной вечеринке, и не старый Пятница, которого я встретила в ходе «Фиаско Сэмюэла Пеписа», но юный Пятница, почти неотличимый от того, кто по-прежнему крепко спал дома, громко храпя в «преисподней», как мы называли его комнату.

— Привет, мам!

— Привет, Душистый Горошек, — сказала я, сильно озадачившись и в то же время почувствовав известное облегчение.

Это был Пятница, которого мне полагалось иметь: аккуратно подстриженный, импозантный, уверенный в себе, с заразительной улыбкой, напоминавшей мне Лондэна. К тому же он, вероятно, мылся чаще чем раз в две недели.

— Сколько тебе лет?