И лишь совсем небольшая группа людей, хоть и делала вид, что наравне со всеми принимает участие в веселье, все же была одержима иными думами, чем те, которые царили за столом. К ним относилась, прежде всего, сама устроительница этого концерта, королева-мать Екатерина Медичи. Смерть адмирала представлялась ей делом, решенным и богоугодным: так протестанты лишались вождя. Тут-то как раз и понадобится их гнев. Если Гиз догадается сразу же улизнуть из города — его счастье, если же нет, то король предоставит гугенотам все права, и они, преисполненные жаждой мести, найдут способ убить Гиза. Это вполне устраивало мадам Екатерину.

Так думала королева-мать, сидя во главе пиршественного стола и глядя на слияние враждующих партий, мысль о котором она так долго лелеяла. Отныне кто-то должен был победить в этой борьбе умов, в этой смертельной схватке двух женщин: либо умная и дальновидная герцогиня Д'Эсте, либо хитрая и коварная королева Медичи. Но у герцогини было преимущество — она знала противницу и разгадала ее планы, а королева-мать даже не подозревала, какого неожиданного соперника она вчера себе нажила. Каждая из этих женщин боролась за своего сына, но Анна Д'Эсте твердо была уверена в победе, так как воевала с королевой ее же собственным оружием.

Впрочем, некоторые подозрения зашевелились в уме всегда сомневающейся и все подмечающей королевы-матери, когда она увидела, как Гиз, изображая на лице полнейшую невинность, таинственно перешептывается с Невером, Немуром, Таванном, Монлюком, братом Майеном, Гуа и другими. Но, приписав все это предстоящим планам убийства адмирала, она перестала думать об этом.

Второй раз ее насторожила неожиданная активность католиков, которые начали брататься, обниматься, целоваться, шутить, смеяться и пить вино из одного бокала с недавними врагами, которых они месяц назад готовы были безжалостно истребить. Начиная догадываться, что здесь что-то не так, она стала решать в уме сложную задачу, стараясь понять, о чем могут переговариваться представители католической аристократии. Она пыталась выведать об этом у Таванна и Невера, подойдя к ним во время прогулки по залу, но те, помня данные им указания, отделались шуткой, уверяя, что Гиз приглашал их прогуляться по ночному Парижу и посетить кое-кого из любовниц, куда он прикажет принести вино, и доставить дам для своих спутников. Ответ соответствовал духу времени, и удовлетворил королеву; больше она не стала задавать вопросов и переключила внимание на короля, который, выйдя из-за стола, стал кричать, что он желает выпить со своим зятем и кузеном Наваррой и хочет, чтобы того сейчас же отыскали и привели к нему. Генриха Наваррского, возможно, долго не нашли бы, если бы не увидели Лесдигьера и Шомберга, карауливших у дверей одной из комнат. Юный король, верный своей ветреной натуре, скрывался здесь с одной из дам, Екатерины Медичи, которой и было поручено королевой-матерью стать любовницей Генриха Наваррского. Так Екатерина узнавала планы врагов, которых и предпочитала держать в собственном доме.

— Наварра! — воскликнул Карл IX, когда к нему привели Генриха. — Я уже битый час ищу тебя, но не нахожу ни среди пьяных, ни среди трезвых, ни среди сидящих за столом, ни среди бродящих между столами. А между тем ты у нас виновник торжества, а твоя жена и моя сестричка Марго откровенно скучает. И это в день свадьбы!

— Думаю, дорогой кузен, — с улыбкой ответил Генрих, — что мое общество не очень развеселило бы вашу сестру, но, поскольку вы настаиваете, я вернусь на место, дабы у гостей всегда был повод выпить за здоровье и счастье жениха и невесты.

— Нет, братец, черт тебя подери! — вскричал король, — сначала ты выпьешь со мной, и мы весело поболтаем, а уж потом можешь возвращаться к толстухе Марго. Потому что я искренне люблю тебя, Генрих, и хочу, чтобы ты знал об этом.

И он неожиданно громко крикнул на весь зал:

— В лице сестрицы Марго я отдаю гугенотам сердце моего королевства!

Слова эти тут же облетели не только все залы, комнаты, коридоры и подвалы Лувра, но выпорхнули за его пределы и стали достоянием толпы. Одним они вселили надежду, другим — отчаяние, у одних вызвали улыбку, других заставили сдвинуть брови.

— Посмотри на мою матушку, Анрио, — кивнул король в сторону матери, — вон она ходит, как привидение, между гостей и опять, наверное, что-то замышляет. Видишь, ходит и прислушивается то там, то здесь. А спьяну ее можно и не заметить. Это еще один из ее способов выведывать тайны врагов.

— Врагов, сир?

Карл повернулся к Генриху, заулыбался и положил руку ему на плечо:

— Кто сказал «врагов», Наварра? Разве они тут есть? Нет, друзей, конечно же, друзей! Хотя какие могут быть друзья у моей матери? Скажу тебе по секрету, братец, — Карл вплотную придвинулся к Генриху, — она и меня-то ненавидит и мечтает посадить на престол своего любимчика Анжу. Но я им не поддамся. Мы еще громко заявим о себе с адмиралом, и когда Нидерланды будут у наших ног, моему братцу и ей придется поджать хвосты. Только бы она не мешала нам, я ведь знаю ее вредную привычку везде совать нос. Слушай, Анрио, подари мне своего Лесдигьера, ей-богу, лучшего друга и телохранителя мне не найти. Он у тебя граф? Я сделаю его герцогом и полковником французской гвардии. Он мне симпатичен, потому что я прекрасно помню, что это мужественный и честный человек, каких сейчас нет, и непревзойденный боец.

— Разве, сир, вам угрожает опасность?

— Еще как! Я чувствую это ежечасно с тех пор, как матушка начала плести какие-то козни против меня.

— Но ведь у вас есть охрана, и капитан Крийон, всегда стоящий на страже у ваших дверей.

— Крийон — единственный, кто честно и бескорыстно служит мне, остальные все лживы и продажны, никому не верю. Говорят, что любят меня, а сами, едва получив распоряжение, бегут доложить матушке, и тут же делают все наоборот — как она приказывает. Понимаешь теперь, как непрочно мое положение и как я несчастен? Только и называюсь что король — и больше ничего. Вот если бы у меня был твой Лесдигьер, я наделил бы его огромной властью, и мы живо поставили бы всех на место, начиная с моей мамочки-интриганки.

— Полно, сир, ведь вас все любят: и мать, и братья. По-моему, вы просто несправедливы к ним.

— Любят? Мои братья? Ты смеешься, Наварра! Да они мечтают сжить меня со свету, чтобы занять трон. А Анжу — тот просто негодяй! Позволить себе так измываться над полководцем, которого он победил! Или, вернее, которого поймал хитростью. А жена Лесдигьера мадам де Савуази? Знаешь, как он с ней обошелся, когда она назвала его подлецом и трусом? Он приказал застрелить ее.

— Лесдигьер рассказывал мне об этом, — ответил Генрих Наваррский.

— И этот человек называет себя моим братом! — в сердцах воскликнул король и так хватил рукой по столу, что посуда задребезжала, а бокалы попадали и покатились по скатерти, выплескивая вино.

На них сразу же устремились любопытные взгляды, и пространство вокруг двух королей вмиг окутала тишина; но Карл поднял голову и таким взглядом посмотрел на тех, кто его окружал, что общая беседа за столом сразу же возобновилась. Лица отвернулись или уставились в тарелки, соблюдая, однако, необходимую почтительность к особе монарха.