– Ваше имя?

– Ганель Тодане. Я пришел к вам сразу же, нигде не задерживался. Я не хочу, чтобы вы думали, что я… что я уклоняюсь от ответственности. Я полностью признаю содеянное.

– Что вы сделали?

Ганель осторожно отогнул полу куртки и достал необычного вида нож: рукоятка в форме позвоночника, острие черного стального лезвия из дамасской стали испачкано кровью.

– Я совершил убийство.

Из коридора, где они стояли с Эрве, Элали разглядывала странного посетителя. Называть его подозреваемым, пока не обнаружен труп, нельзя; она уже научилась избегать скоропалительных выводов, поскольку за эти годы повидала у себя в кабинете немало чокнутых всех мастей. И не имеет значения, что Ганель стирает кровь с руки носовым платком, всякий раз педантично смачивая его кончиком языка. Не отрывая глаз от запечатанного в прозрачном пакете странного ножа, Эрве не переставал изумляться:

– Никогда не видел такого оружия. Это настоящее произведение искусства. Очень необычный нож.

– Оставь его пока у себя в кабинете. А сам поезжай со следственной группой по адресу, который указал этот тип: дом восемь, улица Лабрюйер, Монруж, где проживает некий Натан де Галуа. Там в спальне совершено преступление.

– Натан де Галуа? Художник?

Иногда Элали чувствовала себя инопланетянкой. Разумеется, ее мир ограничивался пробежками, которые она неукоснительно совершала, персидским котом и работой. Она легко могла произнести часовую речь о технических характеристиках патрона калибра 9 мм для парабеллума[25], но все остальное в жизни проходило мимо нее, особенно после того, как она решила готовиться к Берлинском марафону, и потому придерживалась железного, истинно немецкого распорядка дня.

– Прости, но… я не в курсе.

– Я тоже, если честно, – ответил Эрве. – Знаю только, что он мастер декоративно-прикладного искусства и о нем трубят все средства массовой информации. У него сейчас выставка во Дворце Токио[26].

– Проверь все это. Если наш посетитель говорит правду, боюсь, эта выставка станет посмертной. Ах да, он еще дал номер телефона жены, чтобы мы ее предупредили.

Она протянула ему листок, который он сунул в карман.

– Эх, если бы все дела были такими простыми, – вздохнул он. – Убийца задержан еще до того, как мы обнаружили жертву. С тобой такое случалось за десять лет работы?

Элали улыбнулась, уже открывая дверь:

– Мой огромный опыт научил меня, что нельзя доверять тому, что видишь. А что касается убийств, то все всегда оказывается намного сложнее, чем кажется на первый взгляд.

Она вернулась в кабинет и закрыла за собой дверь.

Ганель рассматривал многочисленные медали и кубки, размещенные над огромным металлическим шкафом, забитым уголовными делами.

– Это ваши трофеи?

Элали села напротив него. Раз уж он явился с повинной, она решила держаться с ним помягче. Ведь главное – разговорить его, а не вынуждать замкнуться, затыкая ему рот.

– Да. Дома уже нет места, вот и принесла сюда. Изготовителям кубков не мешало бы хорошенько прикинуть, сколько места они занимают, когда…

– Нет, я имел в виду уголовные дела, – прервал он. – Вы раскрыли все эти преступления?

Элали открыла блокнот и взяла ручку:

– Нет, разумеется, немало дел еще находится в процессе расследования. Это коллективная работа, вы же понимаете, я работаю не одна. Итак, мы ждем, чтобы мои коллеги, которые отправились в указанное вами место, подтвердили все, что вы мне сказали, а вы пока расскажите мне подробно, что же все-таки произошло.

Ганель скомкал лежащий перед ним измазанный кровью бумажный платок и бросил его в корзину:

– Это долгая история.

– Мы не спешим.

– Чтобы вы все поняли, я должен начать издалека. Это случилось месяца полтора назад…

В мастерской Ганеля не было естественного освещения. Только небольшое круглое вентиляционное отверстие в полутора метрах над полом вносило к концу дня слабый отблеск жизни и приглушало резкость неоновых ламп. В этом помещении с очень низким потолком, где перемешивались запахи раскаленного металла, расплавленного пластика, воска и гипса, было несколько мест для разного вида работ: место для обработки перьев и ножей, столы, заваленные клещами и пилами, стеллажи, забитые самыми разнообразными предметами. На крюке висели оленьи рога, связанные между собой веревками. Вдоль других стенок располагались 3D-принтер, печь для обжига, встроенный шкаф, один из углов комнаты был облицован зеркалами и стеклом. А в самом темном углу находилось нечто, похожее на жилое помещение: раскладушка, душевая кабина, газовый обогреватель и груда одежды.

Ганель сидел перед экраном компьютера, на котором крутилось какое-то трехмерное изображение, отдаленно напоминающее расколотую вазу. Одной рукой он что-то записывал, проводил кривые, набрасывал какие-то узоры, а другой лохматил свою кудлатую шевелюру. Он был так погружен в себя, что не слышал, как вошла жена. Ариадна поставила перед ним чашку крепкого кофе и взглянула на экран:

– Не получается?

– У меня еще проблема с анализом звуковых сигналов и трехмерным моделированием. Не могу их связать. То, что должно выглядеть как ваза, всего лишь… «что-то вроде», притом раскромсанное, будто по нему прошлись саблей.

Он даже не смотрел на жену, углубившись в свои расчеты. А ведь Ариадна с ее лицом, словно созданным лучшими мастерами, могла покорить любого мужчину. Витражист наградил ее чистотой и прозрачностью огромных светлых глаз. Полировщик – гладкостью высоких скул. Каллиграф – четкой линией прямого носа и бархатистым отсветом губ.

– Все, я завязываю, – наконец бросил Ганель. – Это все равно никогда не будет работать.

– Будет, я не сомневаюсь. Я бы хотела, чтобы ты все-таки принял участие в этом конкурсе.

Вы занимаетесь прикладным искусством? Вы сочетаете в себе мастерство, творческий подход и стремление ко всему новому?

Тогда приглашаем вас принять участие в конкурсе передовых технологий «Гран-при 2016», объявленном Дворцом Токио.

Ганель дочитал до конца и покачал головой.

– Конкурс? Нет, это не для меня. У меня не получится. Да мне и здесь хорошо, у себя в мастерской. Мне наплевать, буду я знаменитым или нет.