Еще одним пунктом нашей программы было испытание с глубинными бомбами. С корвета, следующего вместе с нами, должны сбросить настоящую глубинную бомбу на расстоянии 200 ярдов. При этом лодка не получит серьезных повреждений, но будет проверено на прочность электрооборудование и другие относительно хрупкие устройства. У этого испытания была и другая цель: экипаж должен получить представление о производимом глубинными бомбами шуме. Тогда, если люди встретятся с бомбежкой в реальных условиях, они поймут, что бомбы взрываются дальше от лодки, чем это кажется. Мы погрузились на 30 футов, закрепив на кормовом перископе большой красный флаг, обозначив таким образом свою позицию. Корвет пошел к нам. Я бдительно следил за его движениями в перископ и, когда он оказался у нас на левом траверзе, чуть увеличил расстояние, чтобы оно оказалось немного больше 200 ярдов. Я видел, как с кормы в воду полетела бочка, и тут же любезно сообщил об этом всем присутствующим. Не мне же одному тревожиться! В посту управления застыло напряженное молчание. Все мысленно представляли, как неподалеку от нас тонет в воде смертоносный снаряд, который вот-вот… Взрыв оказался значительно более сильным, чем я ожидал. Всплыв на поверхность, я просигналил на корвет: «Тысяча благодарностей. Очень шумно. Хорошо, что я не немец».

Для торпедных испытаний мы отправились в Лох-Лонг, где причудливое нагромождение холмов ограждает глубоководный участок – идеальное место для стрельбы. Здесь мы провели несколько дней, и в Аррокар даже смогли приехать наши жены и подружки. Лично для меня, командира корабля, жизнь там протекала удивительно приятно. Я жил в комфортабельном отеле на берегу, и единственной моей обязанностью было отвести «Шторм» на южный конец глубоководного участка, повернуть его в нужном направлении, погрузиться, выпустить учебные торпеды и вернуться на якорную стоянку напротив отеля. Это было напряженное время для торпедного офицера Вейда и его команды. Старший помощник тоже был все время занят. Я беззастенчиво пользовался привилегированным положением капитана и после каждого возвращения немедленно отправлялся на берег. У меня была договоренность со старшим помощником, что о готовности к очередному залпу мне сообщат синим флагом. Честно говоря, в те дни все члены команды могли найти свободное время. Мы совершали долгие прогулки по заросшим лесом берегам залива, взбирались на холмы, посетили городок Тарберт, разместившийся на краю расположенного поблизости Лох-Ломонд, а как-то вечером организовали в Аррокаре грандиозную танцевальную вечеринку, ставшую запоминающимся событием в истории деревушки.

Именно здесь у меня появился первый дезертир. Это был один из самых молодых матросов. Парень совсем недавно пришел на флот и, к сожалению, не нашел общего языка с товарищами. Через некоторое время он решил, что все вокруг настроены против него, убедил себя, что глав-старшина его ненавидит, хотя в действительности все обстояло совершенно не так. Как бы там ни было, но как-то ночью, когда он нес ночную вахту часового (с полуночи до 4.00 утра), парень решил покинуть корабль. Он написал мне записку, в которой выражал свои сожаления, что подводит меня; объяснял, что ситуация стала невыносимой и он не может больше терпеть. Затем он предупреждал, что искать его нет смысла, потому что он отлично знает эти места и может скрываться в холмах многие месяцы. Записку он оставил на видном месте в посту управления, взял корабельную шлюпку и весла и исчез в ночи. В тот вечер был очень сильный ветер, и то, что парень отправился в море в такую погоду, означало, что трусом он не был. Но он не был и моряком. Потому что, когда мы обнаружили шлюпку, она качалась на воде, завалившись на борт: ее поднял прилив, а якорь завяз в иле. Также мы выяснили, что дезертир захватил с собой револьвер, который выдавался вахтенному, и боеприпасы. Я сообщил о случившемся на базу, и колесо правосудия завертелось. Должен признаться, я был очень удручен неожиданным дезертирством. Этот случай несколько поколебал мою уверенность в том, что на «Шторме» дружная, сплоченная команда. Кроме того, я чувствовал и свою вину в случившемся. Я обязан был заметить, что с матросом творится что-то неладное. Но его поступок оказался неожиданным для всех. Даже матросы, которые сталкивались с ним чаще всех, спали на соседних койках, и те не заметили ничего особенного. На следующий день после его исчезновения, когда я стоял на мостике, мне неожиданно пришло в голову, что парень может в этот момент наблюдать за нами. У него был при себе револьвер, расстояние до берега небольшое, и… мало ли, какие мысли могли его посетить. Не надо было быть снайпером, чтобы подстрелить меня с берега.

Через несколько дней, когда мы вернулись в Холи-Лох, дезертира вернули обратно. Он успел добраться до дома, где его мать проявила здравомыслие и заставила немедленно сдаться. Стоя передо мной, он выглядел раскаявшимся, но почти ничего не добавил в свое оправдание к тому, что написал в записке. У меня не было выбора, и я отдал его на суд командования. Дезертир понес заслуженное наказание и провел некоторое время в военной тюрьме, но вскоре вышел оттуда, и я оказался перед лицом проблемы: что с ним делать. Конечно, лучшим решением стал бы перевод его на другую субмарину, но мне не разрешили это сделать. Я должен был сам разобраться с этим матросом и не перекладывать неприятные дела на плечи другого командира или заявить, что парень непригоден для службы на подводном флоте. К последнему я не был готов: пришлось взять его обратно. Это решение не принадлежало к числу удачных. К нему намертво приклеился ярлык дезертира, что сделало его изгоем в команде. К сожалению, такое положение сохранялось долго, и только по пути на Дальний Восток я сумел поменять его на свободного матроса из Бейрутской флотилии.

Предусмотренные программой звуковые испытания мы проводили в Лох-Гойл. Войдя в залив, мы погрузились и, находясь за пределами видимости береговой станции, пошли к ней под водой. Я надеялся до момента всплытия остаться необнаруженным. Но лейтенант-коммандер Перси узнал о нашем подходе по телефону и, догадавшись о моей невинной шутке, засек нас гидролокаторами задолго до того, как мы приблизились. Для проведения испытания нам следовало пришвартоваться к двум буям – с носа и с кормы, погрузиться на перископную глубину и задействовать по очереди все установленные на субмарине машины и оборудование. Звуки регистрируются установленными недалеко от берега погруженными гидролокаторами, передаются на береговую станцию и измеряются. Таким образом можно узнать, соответствует ли звукоизоляция субмарины установленным стандартам и что следует останавливать в первую очередь, если нас преследует враг. В заключение субмарина проходит несколько раз установленный участок на разных скоростях, используя по очереди гребные винты, а затем оба вместе. Поскольку залив был очень узким, в конце каждого «забега» приходилось всплывать и отрабатывать назад до стартовой точки. Во время испытаний командир субмарины, если хочет, может сойти на берег и слушать все шумы лично. Мне очень хотелось так и сделать, хотя это означало, что придется оставить мой обожаемый «Шторм» старшему помощнику, который будет сам несколько раз подряд руководить погружением и всплытием. Но я вспомнил, что чувствовал сам, когда в прошлом году Ламби отправился на берег в аналогичной ситуации, когда испытывали «Сарацина», оставив меня временным командиром, и только улыбнулся, увидев, как встрепенулся Джефф, услышав мое предложение. И я устроился на берегу, с тревогой наблюдая, как моя лодка погружается и всплывает. А многообразие и уровень шумов вообще привели меня в ужас.