Нет! Быть такого не может! Потому что она…

Его размышления прервал знакомый легкий стук в дверь. Гэвин поспешил открыть.

– Мама, как ты? – с беспокойством спросил он.

Элинор Маккензи, вдовствующая маркиза Рейвенкрофт, прожила на свете уже больше пятидесяти лет, но время почти не тронуло ее красоту. Лицо оставалось гладким, словно у фарфоровой куклы, лишь пышные кудри, когда-то золотые, теперь стали серебряными. Кроме того, обвисла кожа под подбородком, и навечно опустились в скорбной гримасе уголки губ. Двигалась маркиза беззвучно, когда же говорила, в голосе неизменно слышалось чувство вины – словно Элинор готова была извиняться за само свое существование.

Даже после стольких лет.

– А где Элис? – Сжав руки своей прекрасной и злосчастной матери, Гэвин выглянул в коридор, в поисках ее верной горничной и сиделки.

Зеленые глаза матери – точь-в-точь такие же, как те, что он только что видел в зеркале, – устремились в сторону сына, но смотрели сквозь него.

Уже много лет Элинор Маккензи ничего не видела.

– Я… прости, что побеспокоила твой сон, сынок, – запинаясь, пробормотала она. – Элис уже легла, и я решила ее не будить.

– Но что случилось? – Гэвин обнял мать за плечи и повел к синему бархатному креслу у камина.

– Нет-нет, отведи меня к окну! – попросила она, а затем добавила: – Пожалуйста.

Гэвин повел мать к окну. По дороге она объясняла:

– Видишь ли, я открыла окно… Спальня очень жарко натоплена, и мне стало душновато… Так вот я услышала в отдалении страшный треск и грохот. Как будто ружейные выстрелы. Я испугалась. Подумала, это могут быть браконьеры или… или что-то похуже. Может быть, попросим мистера Монахана взглянуть?

Говоря «мистер Монахан», Элинор всегда имела в виду не Каллума, а его отца Имона, главного конюха Инверторна.

Гэвин отодвинул щеколду и, распахнув окно, тут же вздрогнул от пронизывающего холода. Прислушался – и в тишине, окружающей замок, ему почудилось нечто неестественное и тревожное.

– Ветер сегодня с севера, и пахнет дымом, – беспокойно продолжала мать. – Чувствуешь этот запах, сынок?

Гэвину не требовались чувства матери, обостренные слепотой, чтобы и в самом деле различить в воздухе едкий запах пожарища.

– Да, чувствую.

Он вглядывался во тьму на севере и на западе, но безлунная ночь оставалась чернильно-черной. В этот миг – один из немногих – Гэвин ясно осознал, в каком мире жила его незрячая мать.

Но что-то было не так. Дым, витающий в воздухе, – он был не от угля и не от торфа. Странный, неестественный дым.

Но если дым идет с северо-запада, то значит…

Послышался громкий стук, и дверь спальни распахнулась.

В комнату ворвался Каллум – мрачный, с бешеными глазами. За ним по пятам следовал его отец – такой же Мак-Тайр, очень похожий на сына, лишь поплотнее и с поредевшей от времени бородой.

Мать тихо вскрикнула и схватила Гэвина за руку; громкие и резкие звуки ее пугали.

– На севере стреляют, – коротко сообщил Каллум.

Стараясь не сжимать руку матери слишком сильно – все в нем напряглось, – Гэвин спросил:

– Чувствуете, что пахнет порохом?

Каллум тут же кивнул.

– Да, однако же… Чтобы запах доносился сюда, там должны сражаться. По меньшей мере, несколько батальонов…

Имон положил руку сыну на плечо и сжал его, призывая умолкнуть.

– Прошу простить наше вторжение, миледи, – проговорил он вежливо, с обычным своим певучим выговором – признаком ирландского происхождения. – Мы ни в коем случае не хотели вас пугать. Мы не знали, что вы здесь, с вашим сыном.

– О, мистер Монахан! – Элинор нервно потянулась к вороту своего халата. – Я… я просто… хотела предупредить… Я услышала… – Как часто случалось с ней в присутствии мужчин, она потерялась и умолкла.

– И вы были правы, миледи. Мы тоже это слышали, – удивительно ласково, словно обращаясь к ребенку, ответил Имон Монахан. – Но бояться нечего. Выстрелы донеслись издалека. Так что земли Инверторна в безопасности. Что бы там ни происходило. Похоже, это происходит за Гришем-Лох. – Он бросил на Гэвина многозначительный взгляд.

У того перехватило дыхание.

– В Эррадейле? – с трудом выдавил он.

– Возможно, – коротко кивнул Каллум.

«Элисон!» – промелькнуло у Гэвина. Хотя эта девушка и обожала стрельбу, едва ли стала бы она тренироваться среди ночи!

– Лошади оседланы, – коротко добавил Каллум.

– Мама, позволь, я отведу тебя в спальню, – предложил Гэвин, очень стараясь, чтобы в голосе не звучало нетерпение.

Для деревянных и торфяных построек Эррадейла пожар – верная и почти мгновенная гибель. И кто, черт возьми, стрелял там в эту морозную ночь, когда ни один нормальный человек и собаку на улицу не выгонит?

– Вот что… – заговорил Имон. – Вы, парни, отправляйтесь-ка и проверьте, как там маленькая мисс Росс. А я, если миледи позволит, сам провожу ее в покои, а затем поскачу следом – только сперва удостоверюсь, что миледи в безопасности.

И Каллум, и Гэвин воззрились на старого конюха с немалым удивлением. Никогда прежде не слышали они от этого сурового, ворчливого человека таких любезных речей и такой мягкости в голосе.

Имон же, ничуть не смутившись, ответил им прямым и спокойным взглядом.

– Я… я останусь одна? – пробормотала Элинор, крепко вцепившись в рукав сына.

– Я разбужу Элис, – сказал Гэвин.

– Не надо. – Элинор сглотнула и, словно вспомнив о своем былом достоинстве, улыбнулась царственной улыбкой. – Иди, сынок. Я сама найду обратную дорогу. Здесь всего три двери, и все мне знакомо. Не заблужусь.

Гэвин поцеловал мать в лоб и бросился прочь из спальни. Верный Каллум следовал за ним по пятам. Уже в конце просторного холла с каменными стенами они вдруг поняли, что не слышат третьей пары шагов.

Всего на долю секунды Гэвин обернулся.

Имон стоял возле открытой двери и молча смотрел, как маркиза брела по коридору к дверям своей спальни.

Забежав в оружейную, Гэвин схватил свое ружье, а Каллуму бросил лук и колчан со стрелами. Оба повесили на пояс по кинжалу и топорику, делая все молча и быстро, с привычной сноровкой горцев.

Вскоре копыта Деметрия застучали по булыжникам древнего Инверторнского моста, вздымающегося над ровом Маккри. А затем Гэвин повернул на север. Скакать сломя голову в безлунную ночь было опасно – и все же он пришпорил коня.

Каллум ненадолго вернулся за фонарем, а потом, пригнувшись к конской гриве, пустил своего жеребца в галоп по дороге – чернильной ленте, едва различимой среди непроглядной тьмы.