Поэтому, хоть он и не надеялся, Кеннеди был настроен решительнее, чем когда-либо, на преодоление препятствий к заключению договора о запрещении испытаний. И тогда 10 июня в своем обращении к выпускникам Американского университета он предложил мирную инициативу, прорвавшую советскую оборону. В ответ Хрущев приготовился принимать американских участников переговоров по испытаниям в Москве. Кеннеди увидел, что настал момент для соглашения, по крайней мере, о частичном запрещении испытаний, в обход буксирующих переговоров по вопросу инспекций. В этот момент Гленн Сиборг, председатель Комиссии по атомной энергии, отметил в своем журнале, что если Кеннеди стремился к запрещению испытаний с самого начала его президентства, то «теперь он решил действительно сделать это!»{213}

Он сделал это ценой своей жизни. Как мы видели, речь Кеннеди в Американском университете приняли в Советском Союзе гораздо теплее, чем в Америке. Объединенный комитет начальников штабов и ЦРУ были категорически против курса Кеннеди на мир. В Конгрессе США настолько преобладало влияние сторонников холодной войны, что президент чувствовал, что ратификация Сенатом соглашения о запрещении испытаний станет «чем-то из разряда чудес». Именно так он и сказал, описывая эту задачу своим советникам{214}. Чудесным или нет образом, но процесс был запущен человеком, президентом, решившим во что бы то ни стало добиться этого.

Кеннеди назначил Аверелла Гарримана, бывшего посла США в СССР, главой делегации по переговорам в Москве. Русские любили и уважали Гарримана за его способность к жестким переговорам. Они увидели в его назначении серьезность намерений президента в желании заключить договор о запрещении испытаний[17]. Кеннеди лично занимался подготовкой переговорщиков. Он подчеркнул важность их миссии – возможно, это был последний шанс остановить распространение испытаний и радиоактивных осадков. Если переговоры увенчаются успехом, это станет конкретным шагом к достижению взаимного доверия с русскими. Как в буквальном, так и в символическом смысле они действовали в целях создания более мирной атмосферы на планете{215}. Их главным переговорщиком, по сути, был не Гарриман, а сам президент. Он должен был регулярно связываться с ними из Вашингтона. Он подчеркнул необходимость соблюдения конфиденциальности. Никто, кроме узкого круга чиновников, лично одобренных Кеннеди, не должен был знать ни одной подробности{216}.

В ходе переговоров Кеннеди провел много часов в тесном Зале оперативных совещаний Белого дома, корректируя позицию США, как если бы он сам находился за столом переговоров. Советский посол Анатолий Добрынин был поражен президентским участием в каждом этапе процесса. «Гарриман просто связывался по телефону с Кеннеди, – сказал он, – и вопросы решались. Это было потрясающе»{217}.

25 июля 1963 г., когда окончательный текст договора был готов, Гарриман позвонил Кеннеди и дважды зачитал его. Президент сказал: «Отлично!» Гарриман вернулся в конференц-зал и парафировал Договор о запрещении испытаний, объявив вне закона ядерные испытания «в атмосфере; за ее пределами, включая космическое пространство; под водой, включая территориальные воды и открытое море»{218}.

Следующим вечером президент Кеннеди в своем телеобращении к нации попросил поддержать договор о запрещении испытаний. По рекомендации государственного секретаря Дина Раска Кеннеди решил немедленно посвятить своих граждан в вопрос о ратификации. Он хотел сделать все возможное, чтобы как можно быстрее привлечь на свою сторону общественное мнение. «Мы должны заполучить страну, пока страна “горячая”, – сказал он Раску. – Только это может произвести хоть какое-то впечатление на этих проклятых сенаторов… Они пошевелятся, только если их заставит страна»{219}.

В своей речи Кеннеди сказал: «Этот договор не панацея… Но это важный первый шаг – шаг к миру, шаг к разуму, шаг от войны»{220}.

Как и в своей речи в Американском университете, он вышел за рамки холодной войны и заглянул в эпоху взаимного поддержания мира. «Переговоры о запрещении ядерных испытаний долгое время символизируют разногласия между Востоком и Западом». Возможно, «этот договор также может стать символом – если он может символизировать конец одной эпохи и начало другой, – если с этим договором обе стороны обретут уверенность и опыт сотрудничества на благо мира».

Он подчеркнул возможные последствия ядерной войны: «Полномасштабный обмен ядерными ударами, продолжающийся менее 60 минут, с уже существующим оружием, может уничтожить более 300 млн американцев, европейцев и русских, а также неизвестное количество людей в других местах». Он процитировал Хрущева: «Оставшиеся в живых будут завидовать мертвым».

Кроме предотвращения войны, по его словам, договор о запрещении испытаний «мог приблизить день освобождения мира от страха и опасностей выпадения радиоактивных осадков». Он вспомнил о «большом числе детей и внуков, страдающих от рака костей, лейкемии, легочных болезней… это не естественная опасность для здоровья и не вопрос статистики. Потеря даже одной человеческой жизни или неправильное развитие даже одного ребенка, который может родиться намного позднее того, как мы покинем мир, должно волновать всех нас. Наши дети и внуки – не просто статистика, к которой мы можем быть равнодушны».

Способность Кеннеди показать уязвимость детей стала силой, поддержавшей некоторые из его самых глубоких слов: «[Этот договор] особенно необходим для наших детей и наших внуков, и у них нет лобби здесь, в Вашингтоне».

Напомнив своим слушателям об «известных точках напряженности и войн» – Кубе, Юго-Восточной Азии, Берлине и других частях мира, – он завершил свою речь выражением глубокой надежды менее чем за четыре месяца до своей гибели:

«Но теперь, впервые за много лет, путь к миру может быть открыт. Никто не может быть уверен в будущем. Никто не может сказать, что пришло время для ослабления борьбы. Но история и наша совесть строго осудят нас, если мы не приложим сейчас всех усилий, чтобы попытаться осуществить наши надежды, и начинать нужно здесь и сейчас. Древняя китайская пословица гласит: “Путь в тысячу ли начинается с первого шага”.