Рука была тонкая, но сильная, а из Изосима, наоборот, вся сила куда-то вытекла. И пошел он за ней, словно теля, сам на себя поражаясь.

* * *

Жила она неподалеку, на гостином подворье, где заезжие купцы снимали кто угол, кто пол-дома, кто целую хоромину с торговыми складами. Вита провела Изосима, по-прежнему держа его за руку, через дверцу, под высокое крыльцо, потом какими-то темными переходами, вверх по лесенке, вниз, снова вверх. В конце концов они очутились в странной горенке. Окон в ней не было, зато в скошенной кровле светился залитый солнцем слюдяной подзор.

– Я через него ночью, бывает, на Луну смотрю, – сказала Вита. – Вон оттуда.

И показала на ложе, застеленное покрывалом со сказочными птицами.

Изосим огляделся, но больше в комнатке смотреть было не на что. Видно, никаким иным делом кроме постельного здесь не занимались.

– Сядь, – велела она.

Он сел на край ложа.

– Скинь плащ.

Скинул.

На Изосима нашло непонятное оцепенение, какого он прежде не ведал. Еще одно диво: мелко дрожали руки.

Но когда она попросила снять маску, он дернулся, оттолкнул ее руку, хотел встать.

– Пожалуйста! – взмолилась она, тоже дрожа. – Я хочу видеть тебя, какой ты есть. А потом покажу, какая есть я.

Внезапно Изосим ощутил острое чувство, какого не испытывал так давно, что не сразу и узнал. Страх.

Взялся за тонкое серебро – и не сразу смог стиснуть пальцы, пришлось сделать усилие.

– Что ж, гляди…

Сдернул и хохотнул, оскалив зубы, чтобы вышло еще жутчей.

Минуту или две она алчно водила взглядом по его изуродованному лицу. Потом медленно начала снимать одежду. Под платком, под круглой литовской шапочкой оказались бронзовые волосы, их удерживала такого же цвета заколка в виде бабочки. Вита взялась за бабочкины крылышки, вытянулась длинная острая игла, а волосы тяжело рассыпались по плечам.

На пол соскользнуло платье, нижняя рубаха. Маленькие ноги, уже скинув обувь, шагнули вперед.

– А вот это я, какая я есть. Смотри, трогай…

Изосим осторожно провел ладонями по гладким бокам, следуя их крутому изгибу. Кожа была нежная и теплая.

– Это я, – повторила Вита. – А это ты…

Коснулась обрубка носа, провела ноготком по обнаженным зубам.

– Ты краси’ая, а я – страшный…

– Это знаешь почему? – Она смотрела на него очень серьезно. – Потому что я – жизнь. Мое имя Вита значит «жизнь». А ты – смерть. Жизнь не бывает без смерти, а смерть не бывает без жизни. Значит, нам с тобой друг без друга нельзя.

Он задрожал еще сильней: она опустилась на корточки, начала стягивать с него сапоги. Всё у нее выходило споро. Так же ловко, без усилия она сняла с Изосима одежду, села ему на колени, грудью к груди, обхватила ногами, перевернулась на бок, и он вдруг оказался сверху.

Удивительно! Пока Вита стояла, она казалась маленькой, макушкой чуть выше его плеча, а тут вдруг стала большая, огромная – как земля или море – и утянула его в себя целиком, без остатка.

Когда Изосим проснулся и открыл глаза, первое, что увидел – смутно сияющий сквозь слюду месяц.

Это что ж, уже вечер или даже ночь?

Рядом, опершись щекой на руку, лежала маленькая женщина, ее мерцающий взгляд был неподвижен.

Не сразу сообразив, где он и не приснилось ли всё, Изосим по привычке схватился за лицо – пальцы наткнулись на маску.

– Это ты надела? – спросил он.

– Да. Я буду снимать ее, только когда мы любим друг друга.

Он вскочил, быстро оделся. Литовка осталась как была – нагая, высеребренная луной.

– Куда ты?

– Надо, – отрывисто ответил он. – Пора.

– Оставайся, уйдешь утром. Приходи каждый вечер.

– Я не ’огу.

С нею выбирать удобные слова было ни к чему. Незачем пыжиться, ерепениться, что-то изображать. Она была… странная.

– Приходи, когда сможешь. Я тебя буду ждать. С вечера. Всегда. Йонас уехал на две недели, или на три, или даже на целый месяц.

– Нет. Не жди. Не ’риду.

На двор Изосим чуть не выбежал. И по темной улице шел быстро, кутался в плащ, никак не мог согреться. И даже вопреки привычке не смотрел по сторонам.

«Не ’риду, ’ольше не ’риду. Знаю я, кто ты. Ты – сатанинская услужница, – бормотал он. – От нечистого, за грехи ’ои ’еликие».

Пришел, конечно. Еле дождался следующего вечера. И потом приходил всякий раз, когда позволяли дела, хотя в последний месяц перед великими выборами забот хватало. Иногда даже получалось переночевать, и это было самое лучшее на свете. Просто засыпать в Витиных руках и потом не видеть всегдашних страшных снов, не вскидываться среди ночи в холодном поту, от зубовного скрежета, как все минувшие годы. Может быть, бронзоволосую литовку подослал и враг рода человеческого, но коли так, спасибо ему. Изосим – оживший мертвец, а не святой угодник, чтобы к нему сходил ангел. Опять же, с ангелом не вкусишь такой телесной сладости.

Йонас Ковенчанин, дай ему Боже хорошего прибытка, прислал с Бела-моря весточку, что ныне рыбьего зуба много и что ранее половины ноября он не вернется.

Но шли недели, и Изосим стал себя спрашивать: а каково оно будет, когда купчина наконец объявится, заберет свою кобетку и уедет? Каково это – остаться без Виты?

И отвечал себе: захочу – не будет никакого Йонаса. А Вита будет.

Так бы и жить дальше. Днем вершить хлопотные Настасьины дела, а по ночам засыпать, прижавшись голым, беззащитным лицом к нежному плечу. Сколько таких ночей от судьбы ни перепадет, то и благо.

Думал так до вчерашнего вечера. Но теперь всё изменилось…

* * *

…Изосим закрыл глаза, вызывая из памяти каждое сказанное слово, и на некое время перестал видеть и слышать происходящее вокруг. К яви его вернул сердитый окрик:

– Уснул ты, что ли, Изосим? Тебе сказано!

– Что, госпожа? – Он тряхнул головой, сосредотачиваясь.

– Что я близ Марфы осталась без своего глаза – твой недогляд!

А, это про Хорька. Был у Изосима в доме Борецких полезный человек – комнатный истопник. Через обогревные трубы, которые в стенах повсюду спрятаны, можно подслушать многое, если знать, где какую заслонку открыть-закрыть. Но третьего дня нашли Хорька в канаве, с перерезанным горлом.