Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Марфа понимает, что мы берем верх. Наверняка удумала что-нибудь напоследок. Она без боя не сдастся. – Григориева потерла лоб через свой черный плат – так она делала, когда была сильно озабочена. – А без Хорька мы как слепые. Кто его мог выдать?
– Не дознался еще. Но дознаюсь. О Хорьке знали только те, кто ныне здесь.
Изосим обвел взглядом участников совещания. Кроме самой Григориевой и Ефимии Горшениной вкруг стола сидели лишь самые ближние: письменник Лука, Захар Попенок да сильно брюхатая Олена Акинфиевна.
– Я думаю, Марфа твоего лазутчика давно исчислила, – сказала Шелковая. – Нарочно его не трогала вплоть до решающего часа. Иначе ты какого-нибудь другого подослала бы или подкупила бы, а теперь не успеешь. Я бы на Марфином месте сделала так. Ладно, Настасьюшка, что сейчас сетовать? Давай лучше еще раз завтрашнее обговорим. Выборные на вече соберутся к полудню, так? Потом – перекличка, проверка, раздача листов…
Раньше на Великом Вече выборы проходили так же, как на предвыборах: за кого громче проорут, тот и посадник. Часто кончалось побоищем, в котором с обеих сторон билось по несколько тысяч народу. Один раз Софийская и Торговая стороны так развоевались каждая за своего избранщика, что пришлось разломать мост через Волхов – а то уж стали и за оружие хвататься.
Ныне выборы велись чинно, по строгому уставу.
На площадь к вечевому колоколу пускали только выборных: от малых улиц одного старосту, от больших – несколько человек, в зависимости от числа домов. Люди всё основательные, по большей части немолодые. Такие не задерутся.
Завтра бирючи дадут каждому выборному бересту, в которой пять имен. Потом на помост по очереди, определяемой жребием, поднимутся кончанские избранщики, пятеро, и скажут короткую речь. Тут-то обычно трое и уступались, оставались двое.
Выборные проскребут писалом черту под тем избранщиком, кому отдают голос, и отнесут бересту к вечевой избе, где дьяк и подвойский будут принимать выборные листы и вести счет. Закончат уже в сумерки, прокричат победителя с последним лучом заката – и сразу загудит колокол, который подхватят звонницы церквей и монастырей: в Господине Великом Новгороде новый посадник.
– Что рознюхи доносят? – спросила Шелковая про главное.
Госпожа Настасья придвинула мелко исписанную бумагу. Все приготовились слушать, только Олена сидела безучастная, поглаживала живот. Что взять с беременной? Григориева ее сюда усадила не для совета, а ради чести, как вторую в доме.
– Выборщиков, на кого твердая надежда, двести девяносто два. Это которые за меня и за тебя. У Марфы же верных не боле полутораста. – Каменная со значением посмотрела на союзницу поверх очков. Та кивнула, довольная. – Остальные двести колеблются. Сама знаешь, многие решают в последний миг. Для них важно, кто за кого уступится. Тут мы Марфу одолеваем. Когда за Булавина встанут твои Ондрей с Михайлой, да мой Захар, вся серединка-наполовинку будет наша.
– Значит, одолеем? – улыбнулась Горшенина. – Я принесла баклажку ренского. Выпьем с тобой за победу.
Григориева испытующе смотрела на нее.
– …Мы с тобой Марфу знаем не первый год. Она умеет считать не хуже моего. И можешь быть уверена: какую-нибудь штуку уготовила. Это меня сейчас боле всего тревожит. – Перевела взгляд на Изосима. – А ты что молчишь?
Он пожал плечами.
– А что сказать? Следить надо, сторожко глядеть. Я людей с ночи раскидаю: и на той стороне, и у реки, и около Торга. Что делать – они знают. Кольчуги у них, кинжалы. Десятники – люди толко’ые. Каждый с дудкой. Один раз дунет – значит, надо ’оярыню охранить. Д’а раза – ход с той стороны реки ’ерекрыть. Три раза – значит, «Бегите ’се ко ’не!»…
Изосим нахмурился, недовольный, что начал гугнявить. Он не привык к таким долгим речам.
– Есть и другие знаки, – буркнул он. – На разные случаи. Да я, Настасья Юрьина, рядо’ с то’й ’уду. Что скажешь, то и ис’олню.
– …Ладно. – Григориева вздохнула. – Ступайте все. Мы с Ефимией Ондреевной вдвоем отужинаем.
Когда другие уже вышли, Изосим замешкался в дверях, оглядываясь. Боярыня заметила, брови под низко надвинутым платком вопросительно приподнялись.
Он качнул головой: не сейчас, потом.
Но сделал несколько шагов, и дверь сзади отворилась. Григориева догнала верного слугу, взяла за плечо.
– Что это ты на себя не похож? Там сидел, глаза пустые. Уходя замялся. Я тебя таким никогда не видала. Что с тобой? Говори!
– …Настасья Юрьина, я у тя долго служил, а ныне не держи. Уйти хочу, – сказал Изосим, раз уж она сама начала. Он-то колебался, думал отложить разговор на после выборов.
Боярыня сморгнула – так удивилась.
– Неужто переманил кто? За деньги? – недоверчиво спросила.
– Нет. Уеду из города.
– К кому? …Или с кем?
Всегда была умна. Догадалась.
Он молчал.
– Ишь ты, нашлась какая-то, рожи твоей не испугалась. – Григориева была раздосадована, но не осердилась. Понимала, что он мог бы просто взять и уехать, не сказавшись. – Чудны дела Господни… Ох, мужчины, даже на такого положиться нельзя.
Но, увидев, как у Изосима обиженно хмурится лоб, Каменная безгневно, даже ласково стукнула его кулаком в грудь.
– Что ж, на всё воля Божья. Коли решил – езжай. Только дело закончи: дознайся, кто Марфе выдал Хорька. Награжу тебя на прощанье за верную службу. Сто рублей дам. Нет, двести – на всю жизнь тебе хватит.
Изосим кашлянул, чтобы прочистить ком в горле.
– С’аси’о те’е, ’оярыня. За ’сё, что для ’еня сделала. А кто иуда – за’тра дознаюсь. Есть у ’еня один ключик.
От волнения он не выбирал слов, и Настасья брезгливо поморщилась:
– Говоришь, будто каша во рту. И слезы на глазах. Полно, ты ли это? Такого слуги мне и самой не надобно. Катись на все четыре стороны. Ты завтра-то меня не подведешь? Хорошо ли ты к вечу подготовился?
Изосим понял: она нарочно заговорила грубо, чтобы он не раскисал, взял себя в руки.
– Лучше некуда, – ответил он. – Ночью схожу, раскидаю людей. От до’а Железной до реки и от реки досюда. Це’очкой. Если что затеется – сразу узнаю, доложат.
«А на обратном пути загляну к ней, проведаю», – подумал он, и сердце сбилось с мерного хода. Оно своевольничало со вчерашнего вечера – то замрет, то поскачет вприпрыжку.
Вчера, едва он переступил порог – средь многих дел выгадал-таки минутку, по дороге, – Вита сказала:
– Приказчик от Йонаса приехал, склад готовить. Через два дня караван будет здесь. Возвращается Йонас. Велел передать, что соскучился. – И передернулась. – Увез бы ты меня. Уедем, а?
– Куда? – хмуро спросил он.
Эх, не ко времени. Через два дня – это сразу после выборов, работы будет много, не до Ковенчанина. Неужто придется его до Виты допустить? Мысль была невыносимой. Перевезти ее куда-нибудь, спрятать? Но ни сегодня, ни завтра не будет и единого свободного мгновения.