Она ему потом снилась несколько раз, он просыпался среди ночи, у него билось сердце, и еще снилась мама, которая пытается его спасти, вырвать из маленьких крепких ручек этой мрачной девушки.

И вот она появилась снова. Конечно, не она в буквальном смысле, потому что той было бы сейчас уже под тридцать, а этой – лет двадцать, ну самое большее – двадцать два. Гораздо красивее. Но такие же густые, чуть волнистые волосы с пробором посредине, собранные на затылке в большой пучок, украшенный двумя коричневыми заколками-гребенками а-ля Кармен. Такой же нахмуренный лоб, мрачноватый и волевой взгляд в книжку – и тоже легкий насморк. Она промокнула нос тонкой бумажной салфеткой, смяла ее и не глядя бросила в урну, которая стояла рядом. Естественно, мимо. Это смутило Алешу, тут было какое-то неприятно-нарочитое пренебрежение правилами, ведь по всему она не была похожа на тех, кто лузгает семечки и сплевывает шелуху на пол просто так, не из цинизма, а из добродушного свинства.

Алексей нагнулся, рукой в перчатке поднял салфетку. Она заметила. Он поймал ее взгляд и сказал:

– Извините, мадемуазель, я позволю себе выбросить вот это в урну.

Она нахмурилась еще сильнее.

– Или, простите, мадам?

Она улыбнулась:

– Пока еще нет… Пожалуйста! То есть извините, – быстро оглядела его. – А вы, наверное, пионер? Тимуровец? Или как это – «Зеленый патруль»?

– Да! – сказал он. – Активный член общества защиты зеленых наслаждений. Насаждений, конечно, я хотел сказать, – и вдруг сменил тон: – Простите, я сейчас глупость скажу, если вам не понравится, шлите меня подальше, но я вас видел очень давно, лет шесть назад, у метро «Новые Черемушки», вы стояли с книжкой, вот как сейчас…

Она покачала головой.

– Да, я понимаю, вы сейчас скажете, что никогда в жизни там не были… Может быть, это были не вы, конечно, но… но все-таки.

– То есть это какой-то образ? – спросила она, вглядываясь в него. – Какой-то образ у вас в голове, да?

– Да!

– Но образ реальной девушки, которую вы все же видели. Или она вам приснилась?

– Нет! Я ее видел на самом деле. У метро. С книжкой. Она была похожа на вас. Но она мне потом снилась. Много раз.

– Но послушайте, – со смехом сказала она, раскрывая сумочку и кидая туда свою книжку, Алеша не успел заметить название. – Нет, вы послушайте сами себя! Вы, наверное, хотите со мной познакомиться? Молодой человек хочет познакомиться с девушкой, да?

– Да! – улыбнулся он как можно искреннее.

– Но как вы странно себя ведете! – Она говорила очень легко, уверенно и складно. – Вы рассказываете, что шесть лет назад, еще подростком, влюбились в какую-то девушку, видели ее во сне. И что я на нее чем-то похожа. Значит, я должна быть счастлива, что я для вас – вместо нее? На замену вашей юношеской влюбленности? Очень, ну просто очень лестно!

– Нет! – чуть не закричал Алеша. – Я в нее не влюбился. Я ее боялся! Она была ужасная! Некрасивая и злая. А вы – прекрасная.

– То есть она была как будто черт, а я – как будто ангел? – совершенно серьезно спросила девушка.

– Да!

– Это очень интересно, – сказала она. – Я бы с вами поговорила еще. Но я жду подругу, мы с ней должны пойти в гости к еще одной нашей знакомой… Было бы странно, если бы я пригласила вас с собой. Идите, пожалуйста. Моя подруга придет через две минуты, она опаздывает. Было бы неловко, если бы она увидела вас со мной. Начнутся вопросы, а я не знаю, кто вы.

– Алеша меня зовут. Алексей Перегудов.

– Идите, Алеша. До свидания.

– Но вы же сами сказали, что хотите со мной поговорить! Дайте ваш телефон.

– Нет. Это вы дайте ваш телефон. Я вам сама позвоню.

Алексей достал из кармана троллейбусный талон, написал на обороте номер.

– А как вас зовут?

– Потом скажу, – засмеялась она и быстрым шагом пошла по улице навстречу какой-то девушке в клетчатом пальто.

Она позвонила назавтра, не слишком поздним вечером. «Здравствуй, Леша, это Лиза». Сразу на «ты». Тем же вечером они гуляли в Нескучном саду. Оказывается, она жила совсем рядом, на Шаболовке. Болтали весело, но ни о чем. О себе она рассказывала мало. Учится в заочном юридическом, последний курс. Родители – папа инженер, мама врач. «В общем, кто я? Пролетариат на третьем витке», – сказала она. «Я на нем же, – сказал Алеша, – только виток чуть круче. Папа хоть и покойный совсем недавно, хоть и отставленный пяток лет назад, но самый настоящий министр. Союзный». – «В смысле?» – «Ну, бывают республиканские министры, то есть министры РСФСР, а бывают министры СССР, их называют союзными. Министр специального приборостроения СССР». – «Не хвались», – сказала Лиза. «Я не хвалюсь, я жалуюсь, – сказал Алеша, обнял ее за плечи и чуть придвинул к себе. – Плохо быть наследником большого человека. Тем более что я по его специальности, в МИРЭА. Сейчас в аспирантуре. Но вот так все годы было: получишь пятерку – ну ясное дело, сын Перегудова. Получишь трояк – эх, а еще сын Перегудова. Жуть, правда?» Она наклонила голову, прислонилась к его подбородку лбом и вот этой линией туго зачесанных назад волос. Пахло духами «Сикким». У мамы были такие же. Он потерся щекой о ее висок, пальцем отвел воротник в сторону и тихонько поцеловал ее шею за ушком. Было солоно. Понятно – не могла же она перед вечерней прогулкой принимать душ. Она подняла голову и тоже тихонько поцеловала его в щеку. Но в губы целоваться не стала. Он попробовал, она слегка увернулась, он попытался быть настойчивым, взял ее лицо в ладони, она не стала вырываться, но спокойно сказала: «Нет». – «Почему?» – «Потом скажу. Ну всё. Проводи меня».

23.

Через две недели объявилась Сотникова.

Это было смешно, как в кинокомедии.

Это было в тот вечер, когда Лиза наконец согласилась прийти к нему домой.

Мама вместе с Любовью Семеновной уехала на дачу с пятницы до воскресенья. Последние дачные дни в семье Перегудовых: дача уже была, как говорили в старину, назначена к торгам – кажется, мама поехала встречаться с очередным покупателем; ну и подышать воздухом на прощание. Она так и сказала. Алеша вспомнил, что мама, когда он просил не продавать дачу еще хоть годик, ответила: «Перед смертью не надышишься». А вот сейчас, значит, хочет подышать, погулять по мокрым аллеям в компании своей, как опять же говорили в старину, любимой компаньонки. Ладно. Пусть. Уехала на целых две ночи, чудо какое, что ж дальше-то будет, когда дачу продадут, куда ж девчонок водить…

Алеша долго думал, где соблазнять Лизу. Чай пить лучше не в столовой за громадным, всегда раздвинутым столом-сороконожкой, а в гостиной, за чайным столиком. А где будет самое главное?

У него была своя комната, крохотная, с совершенно монастырской коечкой. Не годится. В бывшей родительской, ныне маминой спальне – неудобно, неприлично. Еще волос останется за подушкой – у него уже была такая история, мама его заставила вручную перестирать все белье… Оставался отцовский кабинет, там был роскошный, широкий, обитый восточным гобеленом диван – отец на нем довольно часто спал. Алеша достал из шкафа в коридоре простынку, пододеяльник, наволочку и свежее полотенце. Подушки на диване уже лежали, целых четыре, под голову и спину, такие же восточно-гобеленные, с персидскими узорами, львами и луноликими красавицами, хотя и производства ГДР, кажется. Постелив простынку, вдернув в перекрахмаленный – пришлось с треском раздирать, – вдернув в пододеяльник китайское шерстяное одеяло («марка Лебедь», прочитал он на шелковой этикетке) и отойдя на шаг, увидел и понял, что вся комната приобрела идиотский вид. Очаровательно мрачноватый кабинет с зеленой настольной лампой, портсигарами, спичечницами, бюварами, стаканами для карандашей и торсионными часами в стеклянном футляре на столе, где в свете лампы медленной каруселью вертятся полированные шары маятника, отбрасывая зайчики на зеленый дерматин; с аскетичной люстрой, почти как в метро – угловатые лапы и матовые плафоны; с целой стеной застекленных книжных полок, специальных, глубоких, с дверцами («книги в восемь рядов», как и было у Гумилева), с креслом-качалкой под торшером, с моделями самолетов на специальной этажерке – все эти чудеса грубо и как-то по-мещански беспардонно перечеркивались белой постелью, вдруг устроенной на диване. Алеша даже фыркнул, представив себе, как все это увидит впервые сюда вошедшая Лиза. Наверное, тоже засмеется. Подумает: «Какой до неприличия откровенный мальчик!» А вслух, наверное, пошутит. Что-то вроде: «Здравствуйте, товарищ Некрасов!» Была такая картинка – великий народный поэт лежал на диване, весь в белых простынях, и грыз авторучку. То есть гусиное перо, конечно же.