остается правым, говоря: «les grands revenus du patriarcat ayant été employés au payement des troupes» (№ 229). Можно было спорить с Миллером и относительного числа «царей или претендентов на русский престол» в период междуцарствия: Вольтер насчитывал их шесть (не называя по имени), Миллер же указывал только на четырех: Бориса Годунова, его сына Федора, Лжедмитрия и Василия Ивановича Шуйского; но ведь и Тушинский вор называл себя царем московским; ведь и сын Марины Мнишек тоже являлся «претендентом» (№ 128).

Забрасывая Вольтера своими критическими замечаниями, поучительными наставлениями, петербургские рецензенты не всегда, однако, оказывались безупречными сами; к счастью для них, автор книги не в состоянии был проверить их промахов, если только это не были явные противоречия, как, например, в вопросе о правописании имен ван-Гаада или Воронежа. Промахи, ниже указываемые, характерны как доказательство того, что Вольтер пользовался некоторыми источниками русского происхождения, оставшимися Петербургу неизвестными. Вольтер мог ошибаться, говоря, что Великая Пермия в более позднее время называлась «Соликамом», но, конечно, он был ближе к истине, чем Миллер, утверждавший, будто «Великая Пермия никогда не меняла своего имени», что «Соликамск простой, маленький городок в этой области» – он, очевидно, забыл о существовании «Соликамского края» (№ 65). Сочинение Котошихина, во времена Вольтера и Миллера, еще лежало под спудом, но утверждать, как это сделал петербургский академик, что «в России ничего не известно» о том, что рассказывал Вольтер про выбор царских невест[375], – отрицать все огулом, значило тоже не стоять близко к истине (№ 126). Миллер имел основание ссылаться на официальную грамоту, говоря, что Алексей назначил сына своего Федора «перед смертью» преемником; но и Вольтер не ушел далеко от истины, утверждая, что Федор объявлен был наследником престола «за год до смерти отца»: известно, что царевич Федор был показан народу в день нового года, 1 сентября 1674 г. (№ 139). «Царевна Софья писала стихи», сказал Вольтер; Миллер не решился прямо противоречить ему, однако категорически заявил: «не знаю, откуда взято это; ни в одних рукописных записках я не нашел указаний на этот факт, и не слышал тоже ни от кого» (№ 156). «Красное Крыльцо» Вольтер перевел словами: «Krasnoi Kryletz» – что это? Невольное искажение, понятное в устах человека, для которого русский язык не был родным (№ 148)? Миллер не желал смешивать Ледовитый океан (mer Glaciale) с Белым морем, и когда Вольтер выразился, что царь, построив в Архангельске корабль, поехал по Ледовитому океану (s’embarqua sur la mer Glaciale), то он поправил его (№ 186); однако в другом случае сам же допустил выражение: «в России существовали корабли со времен царя Ивана Васильевича, как на Ледовитом океане, так и на Каспийском море» (tant sur mer Glaciale que Caspienne) (№ 116).

У Миллера, однако, можно указать не одни только противоречия или недочеты в знании фактов, но и безусловные ошибки. Константинопольский патриарх у него «самый старший (premier) и самый древний». Возможно ли, возражает Вольтер: самым древним был патриарх александрийский, и константинопольский впервые появился, когда в Иерусалиме успело перебывать 20 патриархов (№ 102; см. еще в Приложении II, параграф 13).

Эту ошибку Вольтер сумел подметить – вопрос лежал в области более ему доступной, чем область русской истории; но что мог он возразить, когда тот же Миллер (не по своей вине, а в зависимости от общего состояния исторических знаний того времени) ошибочно наставлял его, будто английский ботик («дедушка русского флота») найден был в 1692 г., а Петр поехал в Архангельск «в конце 1693 или в начале 1694 г.» (№ 186)?

Было ли утомительно и излишне перечислять все замечания петербургских академиков по вопросам спорного характера[376]; свидетельствуя о добросовестном исполнении принятой на себя обязанности, замечания эти не всегда свободны от задней мысли: желания уколоть автора книги, намеренно выискать ошибку, чтобы потом иметь право бросить ее ему в лицо и сказать: «хорошо препрославленный сочинитель»! Почти все их Вольтер игнорировал и текстом своим в угоду противников не поступился; он реагировал лишь на некоторые замечания, десятка на два, настойчиво, местами язвительно, но всегда с приятной улыбкой на устах защищая свои положения и выражения; и только по поводу замечания Миллера, будто остяки поклонялись шкуре не барана, а медведя (№ 95), совсем не сдержался (правда, Шувалов в ту пору уже сошел со сцены, и с «немцем» нечего было церемониться), заявив, что надо обладать ослиной шкурой, чтобы утруждать себя (appesantir) такими пустяками[377].

Теперь нам остается еще остановиться на поправках академика Миллера к словам Вольтера о французском посольстве в Москву в царствование Михаила Федоровича.

В первом томе своей книги[378]Вольтер оспорил показание Олеария, будто царь Михаил сослал в Сибирь некоего маркиза д’Эксидей (un marquis d’Exideuil), посланника французского короля Генриха IV; Вольтер утверждал, что Генрих никого в Москву не посылал, к тому же и в самой Франции никогда не существовало лица с именем маркиза д’Эксидей: jamais assurément ce monarque n’envoya d’ambassadeur à Moscou, et jamais il n’y eut en France marquis d’Exideuil.

Вольтер был прав в первой части своего заявления, но глубоко заблуждался во второй: посольство от Генриха IV, действительно, никогда не назначалось, зато маркиз д’Эксидей отнюдь не был мифической личностью. В ошибку Вольтера ввел Олеарий, точнее говоря, французский перевод его книги[379], где вместо Людовика XIII, как это следовало бы, назван его отец. Миллер поспешил, еще до выхода в свет второго тома «Histoire de l’Empire de Russie sous Pierre le Grand», указать Вольтеру на этот промах, и тот в позднейших изданиях выкинул последнюю фразу: «et jamais il n’y eut en France de marquis d’Exideuil».

Кроме указаний и поправок, посланных Вольтеру в рукописи, Миллер сделал еще и другие, в дополненном виде, напечатав их в декабрьской книжке «Journal Encyclopédique» за 1762 г.[380], что́ тому было особенно неприятно. Оставить эти указания без ответа казалось неудобным: это значило бы признать их справедливость; Вольтер вынужден был считаться с ними, но в своем ответе он постарался, по возможности, затушевать свои промахи и обойтись без прямого признания их. Именно в предисловии ко второму тому своей книги[381], возвращаясь к вопросу о французском посольстве, Вольтер приводит слова Олеария: «13 февраля 1634 года мы выехали вместе с известным французским посланником Шарлем де Талейран[382], принцем Шалэ. Людовик отправил его вместе с Жаком Руссель послом в Турцию и в Московию; но товарищ столь плохо услужил Талейрану (в Московии), что великий князь сослал последнего в Сибирь». По словам Олеария, иронически замечает по этому поводу Вольтер, Талейран и Руссель – последний по профессии