имеет работы. Гибнет от голода. Что же тебя полтинник на божье дело разорит что ли?

— Э, чорт лупленный! На, вот есть только пятнадцать копеек мелочи.

— Давай.

Но вот староста остановил родича Матвея — молотобойца Моргая, давно продавшего вследствие нужды шубу, которую тот получил когда-то от Мотькиной матери, и щеголявшего теперь в какой-то куртке, в роде женской кофты.

— Жертвуй на божье дело, Моргай!

— Что? —не понял Моргай, уставившись рыбьими мутными глазами из-под серых бровей на начетчика.

— Пожертвуй для нуждающегося товарища полтинник, говорят тебе. Я собираю одному товарищу.

Теперь Моргай понял, что навязчивый староста иконы покушается на его гроши, и весь вытянулся от вспышки возмущения.

— Э, зануда иконостасная! Если бы мне все по полтиннику дали, так я бы целый месяц холодцу себе на завтрак приносил, да еще и тебя угощал. А то отдай ему полтину. Богодул чортов!

Многие также ругались. Другие были сговорчивее, но все делалось открыто, вслух, и большинство считало совершенно естественным, что Зинченко не обращает внимания на брань и делает свое дело.

Другое дело — сбор Качемова и Матвея. Большинство кузнецов значительно охотнее дали бы денег для поддержки Соколова. Но вдруг об этом станет известно полиции!

Прощай тогда мастерские и возможность заработка. Поэтому одни старались уйти от Качемова и Матвея, другие откладывали расплату за билет до понедельника или кивали на кузню, куда и направлялись, чтобы там потихоньку дать двугривенный. Только кузнецы, уже приготовившие мелочь, чтобы отдать кому-либо из сборщиков, проходя мимо Матвея или Качемова, без проволочек совали серебряную монету и шли дальше.

Все-таки, у обоих товарищей вместе к концу получки оказалось около пятнадцати рублей, да в понедельник предстояло получить чуть-ли не десятку. Если так же обстояло в других цехах, то действительно денег не только должно было хватить Соколову, но могло кое-что остаться и для «техники».

Заходя время от времени в кузню, пока шла получка, Матвей остановился возле горна У чужанина посмотреть на гостей кузнеца.

Скромная, красивая молодайка, распространявшая сияние материнских улыбок, дала младенца на руки Учужанину и он осторожно держал перед собой кукольный сверточек, пока жена делала кое-какие исправления в туалете ребенка.

Учужанин при этом с гордым и счастливым удовлетворением смотрел и на ребенка, и на жену.

Увидев Матвея, он что-то шепнул жене, отчего та обернулась к Матвею, прыснула и, покраснев, живее завозилась с ребенком.

— Иди сюда, Юсаков! —крикнул Учужанин.

Матвей вспыхнул и подошел.

— Познакомься с моей женою, —указал кузнец. —Ты поучал меня, что я зря на свете живу, и думал, что мне следует кончить самоубийством, а вот теперь погляди на мою Анну Михайловну, да на это создание, и скажи понимаешь ты в этом деле что-нибудь, или зря подходцы свои делал.

Матвей, действительно, стараясь выпытать, что делается на душе у кузнеца, разводил перед ним раза два смертельный пессимизм.

Покраснев теперь, как помидор, он схватился за руку счастливой молодой жены кузнеца, и совершенно растерявшись от смущения, мог только выговорить:

— Вы, как-будто не в кузне, а в саду. Кругом вас горна, копоть, железо и уголь, а вы или вышли из рая или исчезните сейчас там.

Учужанин и его молодайка улыбнулись.

— А вы приходите к нам когда-нибудь, товарищ Юсаков, —сказала молодайка, —там посмотрите, как Юрка балуется с нами. Ко мне сестра приходит, поухаживаете за ней.

— Верно, приходи, —поддержал жену Учужанин. —Посмотришь, как живем.

— Приду, —пообещал Матвей, —приду обязательно. Я при вас и себя почувствовал счастливым. Даже жить как-то больше хочется, когда на такое счастье посмотришь. До свидания!

И весело взмахнув несколько раз фуражкой, он побежал снова к конторе.

Он в самом деле, очень обрадовался только что состоявшемуся знакомству. Оно разрешало для него загадку о том, почему некоторые просто жили, а не доискивались смысла жизни. Им хорошо было и без того. Довольствуясь своим счастьем, Учужанин должен был сторониться именно так, как он сторонился, бранчливости его товарищей, не обращать внимания на циничные выходки, экономить даже на куреве гроши своего заработка.

— Если бы еще он был социалистом! — подумал Матвей.

Но ясно было, что именно довольство Учужанина своим положением будет его дальше всех держать от всякой опасности быть уволенным из мастерских или арестованным, хотя Матвей и не сомневался, что именно Учужанин в душе больше всего обрадовадся бы успеху революционеров.

Матвей получил, наконец, одним из последних и свой заработок... Оказалось, что и его подстерегал Зинченко.

— Ну, Мотя, я дал Соколову, а ты жертвуй Развозову.

Матвей остановился, подумал: «Для этого я ему перебил ногу? » Однако, отказать он не решился.

— Ha-те, только превратите его в путного человека.

— Превратим, Мотя. Завтра не забудь зайти ко мне с Сигизмундом.

— Приду, Петр Степанович!

* *

*

Матвей условился с Сигизмундом встретиться, и на следующий день, это было в воскресенье, пошел к Зинченко. Последний жил на Темеринке в доме кузнеца Соколова. Молодые мастеровые застали начетчика и его жену за утренним чаепитием в компании с Соколовым и какой-то родственницей.

Жена Зинченко, не особенно радушная женщина, все же пригласила молодых людей пить чай. Она упрекала за что-то родственницу, которая сидела в комнате, где пили чай, на покрытой цветным рядном скамье. Скоро, впрочем, обе женщины вышли. Сам Зинченко чай почти не пил, а исчезнув на минутку в другую комнату, принес библию и тут же принялся убеждать Матвея, что ее тексты имеют социалистическое значение.

Для Матвея эти тексты не были новостью. В том обилии литературы, которую он до сих пор прочел, —начиная от лубочных сказок и Троице-Сергиевских ханжеских листков и кончая учебниками по истории и естествознанию, — он уже встречался и с разнообразными объяснениями библии, и с самими ее пророчествами. Ново было только их будто бы социалистическое толкование, к которому он даже не знал как отнестись. Но он все же пытался возразить Зинченко.

— Не верю, Петр Степанович. Вы говорите — переворот предсказывает здесь Еклезиаст и на богачей намекает; но что из этого толку, когда те прокламации, которые недавно были в кузне, говорят об этом проще, яснее и убедительнее. Библия только намекает, да еще может-быть и не на то, что вы думаете, а прокламация просто и ясно говорит: царям и богачам каюк! Царство небесное устраивайте на земле. Всем паразитам по шеям. Вместо грабежа и свинства, установите на земле рай!

— Так это же говорит кто? Неизвестно. А то пророки!