Думаю, причина была в том, что Ясногородский ненавидел проигрывать. А это было поражение, как он считал, – поражение в борьбе за мою верность.

Кому я больше предана – ему, вложившему в меня столько сил, в буквальном смысле спасшему мою жизнь, или людям, с которыми я знакома всего два месяца?

Это был первый случай, когда я восстала против его власти. И Ясногородский не собирался так просто ее отдавать.

Но тогда я этого не понимала. Поэтому сделала шаг и встала у него на пути. Кошка приподняла морду, глядя на нас. Октябрина исчезла, я не заметила, когда это случилось.

– Ведете себя как… как вор! – бросила я в лицо Леониду Андреевичу. Меня трясло от злости, от стыда, от бессилия. – Вы столько нахапали… Вам до конца жизни должно хватить! Что вы вцепились в этот несчастный портрет как клещ? Наворованное отдавать неохота, а? Делиться впадлу? Дайте его мне!

Ясногородский, обучая меня, хорошенько поработал над моей речью. Он сам шутил, что из цветочницы делает леди, и прочитав по его настоянию Бернарда Шоу, я поняла, что он имел в виду. Я действительно говорила иначе, чем год назад. Но сейчас я забыла обо всем, что он в меня вкладывал. С губ у меня срывались такие выражения, что Ясногородский только страдальчески морщился.

– Мне ее отдайте! – Я уже наступала на него, теснила к стене. – Я вам заплачу! Вы же денег хотите? Нате, держите!

Метнувшись к столу, я схватила пачку и грубо сунула ему в руки.

– Отведите меня к картине! Ну же! Не стойте столбом! Хватит вести себя как обычный ворюга!

Вспыхнуло – и встал стеной густой мучительный звон.

В первую секунду я даже не поняла, что произошло. Только что я нападала на Леонида Андреевича – и вот уже сижу на полу возле стены. Левая щека страшно отяжелела, будто мне положили в рот чугунную гирю, а голова превратилась в пчелиный рой. Он жужжал и попытался разлететься, приходилось прикладывать колоссальные усилия, чтобы сдерживать его на месте. Наверное, поэтому я не сразу поняла, что орет мне в лицо, брызжа слюной, бывший режиссер нашего школьного театра.

– …только спасибо сказать! – ворвался наконец его голос в мое сознание. – У тебя нет ничего, ясно тебе? Не-ту! Это я тебя сделал! Кто ты такая, знаешь? Никто, Дина, никто! Бибабо! Перчаточная кукла, понимаешь? – Он выразительно пошевелил короткими пальцами у меня перед носом. – Ты бы сдохла под забором, буквально, без всяких метафор. У тебя хватает наглости что-то у меня требовать, обвинять меня и визжать как дворняжка, кусать руку, которая тебя кормит! Это и называется бесстыдство. Запиши новое слово в словарик, оно тебе пригодится еще неоднократно.

Ясногородский вытер вспотевший лоб. Волосы у него взмокли, прилипли к коже, как у пловца. Он тяжело поднялся. Перед моими глазами оказались две брючины, засалившиеся по нижнему подгибу. Почему человек, который имеет столько денег, не купит себе нормальных штанов?

Невозможно было не смотреть на эти лоснящиеся полосы.

Он понемногу успокаивался. Во всяком случае, пятерней передо мной больше не размахивал.

– Я тебя спас, дал тебе крышу над головой, дал работу, свободу, в конце концов! Ты была замученным мышонком, и посмотри на себя сейчас!

Я прижала ладонь к щеке. Горячо! Ощупав языком зубы, убедилась, что все целы. А такое ощущение, будто полный рот крови.

– Надо было держать тебя на голодном пайке, не давать рта открыть без моего разрешения… Каждая тля мнит себя бабочкой, стоит погладить ее по спинке! Определенно, никакого другого языка, кроме языка силы, вы не понимаете и не можете понимать, не то воспитание, генетика не та, в конце концов… Рано или поздно вылезает, в самый неподходящий момент, материал изначально негодный, сколько ни обманывайся… Будешь все равно брошен, предан, выкинут… И ноги об тебя вытрут, как об тряпку, даже хуже, поскольку от тряпки все-таки есть толк, а о твоей пользе позабудут, избирательная амнезия, давно известное явление…

Он взволнованно принялся ходить по комнате. Говорил он как будто сам с собой, однако я понимала, что все это для меня. Леонид Андреевич, кажется, мне жаловался на меня же…

Я медленно поднялась. Пчелы унялись, но гудение еще плыло в голове.

Ясногородский, наконец, остановился. Посмотрел на меня, насупился.

– Можешь попросить прощения, и мы сделаем вид, что этого разговора не было.

Это было щедрое предложение. Без дураков. Он протягивал руку помощи.

Я отняла ладонь от щеки.

– Отдайте мне портрет, Леонид Андреевич.

– А если нет? – Он иронически вскинул брови. – Бросишь меня, своего старого учителя?

– Я вас сдам.

Не знаю, как эти слова вырвались у меня, но едва произнеся их, я поняла, что это правда.

Ясногородский, побагровев, вскинул руку. Все ограничилось бы второй пощечиной, но, на мое несчастье, перстень провернулся на его пальце камнем внутрь.

Александрит рассек мне кожу на губе. Я вскрикнула от боли. Кровь потекла струйкой, пачкая свитер, джинсы, разлетаясь об пол темными каплями.

Леонид Андреевич ахнул.

– Господи, Дина!

Он выхватил носовой платок, прижал его к ранке.

– Запрокинь голову… Сядь, вот сюда, да… Садись, садись… Подожди, я сейчас. Октябрина! Где аптечка, боже ты мой, Октябрина?!

Старуха не отзывалась. Я сидела, запрокинув голову на спинку дивана, закрыв глаза. Неподалеку зашуршало, прозвенело, что-то упало – Ясногородский рылся в хозяйской аптечке. Раздались шаги.

– Давай его сюда… – Он забрал платок. – Потерпи…

Зашипела перекись.

– Ай!

– Ну все, все, еще чуть-чуть…

Губа распухала сильнее с каждой секундой. Леонид Андреевич так разволновался, что вместо чистой марлевой салфетки снова приложил к ней свой старый платок, весь пропитанный кровью. Мне даже стало немножко смешно: разбили физиономию, а суеты столько, будто ножом пырнули. Сразу видно человека, которого никогда не били!

– Боже мой, Дина, прости, прости, – сокрушенно бормотал Ясногородский. – Я старый дурак, вспылил, утратил человеческий облик… Пойми, ты мне безумно дорога. – Он уставился на кровь на платке, словно не понимал, что это такое. – Господи, какой я осел! Наговорил тебе всякой мерзости… Никогда себе не прощу. Дина, ты ведь знаешь, у меня без тебя ничего не получилось бы, ты прекрасная девушка, одаренная, умная, способная… мне с тобой безумно повезло… Ты не кукла, а воин, настоящий маленький самурай – знаешь, кто такие были самураи?

Он все говорил и говорил, чуть не плача, когда взгляд его падал на мое лицо; он сбегал на кухню, принес пакет замороженной брусники, бережно прикладывал ягоды к моему лицу и, когда я морщилась, страдальчески морщился тоже. Он заставил меня проглотить какие-то горькие таблетки, он твердил, что его понесло, что он, идиот, во всем виноват, и мы непременно сделаем все как я хочу, только мне нужно поспать, а ему, похоже, выпить… и попросить кого-нибудь набить ему морду.