и разберитесь с этим мерзким культом как можно скорее. Так, чтобы другие сотню раз подумали, прежде чем сбиваться в кучи и открывать свои поганые рты.

— Уж мы им покажем почем нынче железо!

Каменолом ударил тяжелым кулаком по столу, заставив Каану и младшего брата снова вздрогнуть. По спине Арзейна тоже пробежал холодок, но не от громового баса начальника внутренней охраны. Вот и он, тот самый камешек, от которого пошли трещины по его уверенности в глубоком патриотизме и сплоченности жителей Севера. Кровавый культ древнего божества Чернокрыла — с таким ему еще не приходилось сталкиваться.

Глава 16. Долина Неживых

— Это последний водоем перед Мертвыми Землями. Советую вам помыться и привести себя в порядок. Воняете.

Первые слова Бессмертной за день. В последние два дня с момента того происшествия со старухой в таких вот небрежных фразочках, высокомерных заявлениях и приказах и заключалось все ее общение с группой. Вот что она действительно думает о своих спутниках: никакого личного интереса, как не проявляет интереса к стаду коров обычный пастух, все реплики которого сводятся к пресловутым «Стоять», или «Вперед», или иногда даже «Стоять, тупая скотина», причем последнее обычно обращено к одной выделяющейся из стада особи, однако никак не выражает заинтересованность пастуха в ее личности. Так и Бессмертная, пока с ней не решался вступить в диалог ни один из ее спутников, ограничивалась пастушьими «Стоять», или «Вперед», или иногда даже «Завтрак», что звучало тоже скорее как приказ, нежели как приглашение к столу.

Келлгар ее боялся. Все ее боялись и все это понимали, но также и нуждались в ней, и именно нужда, надежда на спасение не позволила трусливым бунтарским мыслям о побеге под покровом ночи захватить сознание и укрепиться в нем.

Всякий раз, как Келл смотрел на нее, перед его мысленным взором представала старуха с раззявленным ртом в попытках вздохнуть, ее выпученные от страха и боли глаза, курительная трубка в шее и черные потоки крови, хлещущие из раны. Но более всего Келла пугало, с каким бесстрастием Инмори убила старуху. Он вспоминал себя и свои эмоции, в нем играла обида, гнев, злость, он делал это ради мести и ради своих родителей, а еще ради себя, в чем не желал себе признаваться. А Бессмертная… С таким лицом человек мог бы прибить назойливое насекомое. С таким лицом боги и смотрят на людей, когда решают их судьбы, и жизнь человеческая для них не ценнее жизни навозной мухи.

Мужчина покрылся мурашками при одном лишь воспоминании о словах Инмори, словах осязаемых и вполне реальных.

«Есть только один бог — я».

После такого невозможно относиться к ней как прежде. Пытаться шутить, пытаться узнать ее получше, бросать искоса быстрые взгляды и думать, нет, мечтать по ночам об их близости… Нет, теперь один только страх. И, посмотрев на нее, хочется быстрее отвести глаза, а то и уткнуться лбом в землю, лишь бы ничем не вызвать ее гнев.

Берт и Нова разбили палатку, и Келл устроился у огня на их стороне, подальше от Бессмертной, как будто пламя могло бы его оградить. Женщина не казалась чем-то расстроенной, напротив, как подозревал Келл, ей нравилась ее отчужденность. Она устроилась в полукруге из собачьих лап и закрыла глаза, предоставляя своему стаду полную свободу действий.

Расположились они на этот раз на берегу какой-то мутной и мелкой речушки в чистом поле, где лишь по берегам трава имела цвет, приближенный к зеленому, но лишь отдаленно напоминающий тот сочно-зеленый, каким в изобилии покрыты берега рек в графстве Шанор, процветающем и плодородном. Остальную же землю вокруг будто постигла засуха: редкие травинки пожелтели и пожухли, камни растрескались и покрылись лишайником, и кое-где из щелей между камнями торчали сухие колючие кустарники. Такой ландшафт путники вынуждены были лицезреть на протяжении последних трех миль, и еще примерно столько же нужно проехать, чтобы оказаться в землях, именуемых Мертвыми. Вот она, граница. И эта пограничная недопустыня, как и самая настоящая пустыня — Мертвые Земли, с каждым годом продвигается все дальше на север, отхватывает себе все больше от пирога, называемого миром. Интересно, вдруг подумал Келлгар, что будет, когда две эти противоположности, льды и пустыня, встретятся на середине пути?

Тогда не останется больше прибежища для людей и животных, погибнет вся растительность, испарится или замерзнет вода. И не останется больше жизни.

— Этому не бывать.

Келл вздрогнул от неожиданности, а затем еще раз, когда понял, что голос принадлежит Инмори. Он вопросительно поднял на нее взгляд, стараясь изо всех сил не опустить его и ничем не выдать своего душевного волнения.

— Ты, верно, думаешь сейчас о том, что же будет дальше. Думаешь, мир обречен на погибель. — Она усмехнулась. — И ты ошибаешься.

— Неужели, — начал он неуверенно, — есть способ спасти наш мир?

— Есть.

— И что за способ?

— Тебе не по силам.

— А-а…

Он обреченно опустил глаза. Что еще он мог сказать? Продолжать разговор бессмысленно, от него не будет никакого толку, когда Бессмертная отвечает на вопросы вот так пренебрежительно, словно считает его неспособным понять правду. Но… слова Бессмертной зажгли в нем утраченную было искорку надежды, пока не понятно, на что, то ли на восстановление прежних отношений, то ли на блага глобального масштаба.

— Мы идем купаться, — Берт положил руку на плечо Келла, заставив его в третий раз за рекордно короткое время вздрогнуть. — Не мог бы ты пока смотреть в другую сторону? Понимаю, сложно удержаться, но не подглядывай.

Берт лукаво улыбнулся другу, не вызвав у того ответной улыбки, понял неуместность своей шутки и поспешил со стопкой чистой одежды к берегу реки.

Келл тут же машинально глянул в сторону Селестии, как бывало всякий раз при неудачно отпущенных шуточках Берта, словно бы говоря своим взглядом: ну и ну, надо же было… И тут же снова опустил глаза, потому что вспомнил, ей все равно, и всегда было все равно, хоть он и предпочитал думать по-другому.

Инмори больше ничего не сказала за вечер, да и Келл не пытался развязать разговор. После сладкой парочки пришел его черед мыться, и если его и заботили чьи-либо взгляды, вида он не подавал. Разделся и вошел в холодные воды ленивой, или, вернее сказать, еле живой реки, и как мог принялся обливаться и растирать кожу руками. Когда понял, что изрядно продрог и уже достаточно чист, обтерся внутренней стороной грязной одежды, постирал ее, соскреб лезвием щетину.

У костра все молчали. Даже Берт