Она оглядела спальню, словно надеялась отыскать еще один шкаф, в котором нашлось бы что-то стоящее. Ее взгляд. вдруг застыл на фотографии, до сего дня почему-то ею незамеченной. На снимке они с Агейко сидели на берегу озера, и Эдита выглядела очень привлекательно. Агейко очень нравилась эта фотография. На Эдите был пуловер в полоску и под цвет ему леггинсы. Розовая куртка, на ногах парусиновые спортивные тапочки. Волосы подхвачены ленточкой в тон куртки.

Она подняла тапочек и запустила им в портрет: не идти же, черт побери, в «Мулен Руж» в розовой куртке и парусиновых тапочках!

Фотография упала на пол, стекло разбилось вдребезги. Из-под осколков по-прежнему нежно улыбался ей Юрий. Эдита закрыла лицо руками и разрыдалась.

После того злосчастного вечера в казино она несколько дней была на грани нервного срыва. Две ночи не могла заснуть. Перед глазами стоял Агейко с окровавленными губами, Пантов, передающий карту соседу за игровым столом. Он потом ее убеждал, что никакого обмена не было, ей почудилось, привиделось, показалось. И она поверила. Нет, скорее не поверила, а убедила себя, что верит, после того как Агейко облил ее грязью с ног до головы. Боже, как она ненавидела его, своего бывшего жениха, в тот момент! Как он сказал: «Дамы рассчитывали на короля, а оказались под обыкновенной шестеркой…» Кого он понимал под дамой? Ее, Эдиту? А под шестеркой — Пантова? Ну, конечно, это же ясно. Когда завязалась драка, у нее улетучилась последняя жалость к нему. Не помешает, чтобы его получше проучили.

И только сев с Пантовым в машину, Эдита разревелась. Пантов обнял ее за плечи, привлек к себе, и она даже не спросила, куда они едут. Ей было все равно.

Из казино Пантов привез ее к себе домой.

Она даже не почувствовала, что пьет водку. А он уже положил голову ей на колени и мурлыкал о том, как они проведут время в Париже. Она не возражала. Ей было все равно, кто теперь рядом.

Эдита легонько отстранила Пантова, поднялась и, не проронив ни слова, направилась в спальню, на ходу скидывая с себя вечернее платье. Пусть это будет его ночь, Пантова. Назло всем. И Агейко, и отцу, и Фильке, и самой себе!

Она проснулась в полдень, и Пантов подал ей кофе в постель. Старался показать себя заботливым и нежным хозяином. Эдита попросила телефон, позвонила домой. Долго вслушивалась в длинные гудки. Похоже, в квартире не было ни души. Значит, отец сам завез Фильку в садик и до вечера еще оставалось время, чтобы подумать, как вести себя дальше. Нет, не о том она собиралась думать, как найти оправдание своему поступку, а о том, стоит ли круто менять жизнь. Она совершенно не помнила, что произошло ночью. Были разговоры о предстоящей совместной поездке в Париж, уверения в любви чуть ли не с первого взгляда, во что ей почти не верилось. Ах, да! Еще были поцелуи. Много поцелуев. По крайней мере, Юрка так никогда ее не целовал: от головы до кончиков пальцев на ногах. У них и любовь-то скорее напоминала схватку на бойцовском ковре.

Эдита нервно вздрогнула, услышав за спиной голос отца. Он стоял в дверях в спальню, осунувшийся и похудевший за последние дни.

— Значит, едешь с этим пижоном в Париж?

Ей не хотелось ссориться перед дорогой, и она лишь грустно улыбнулась в ответ, пожала плечами: мол, так получается.

Он тяжело, совсем по-старчески, вздохнул:

— Девочка, если б ты знала, какую ошибку совершаешь!

— Я же не собираюсь выходить за него замуж.

— По нему тюрьма плачет. Он давно бы уже сидел, если б не обладал депутатским статусом.

— Папа, я тебя умоляю: давай не будем об этом. Я не хочу знать, кем он был и чем занимался до нашей встречи. Важно то, что мне сейчас с ним хорошо и надежно.

— Но это ненадолго! Он ведь не отошел от темных делишек.

— Пусть. — Между прочим, неблаговидные дела — это забота правоохранительных органов. Да и ты, спикер, мог бы призвать его к ответу. Чего же ему в лицо не скажешь?

— Спикер я только в здании парламента. А за его пределами я не обязан бегать за каждым депутатом.

— Опять же, это твои проблемы, папа.

— Будь благоразумной, Эдита. У меня есть сведения, что этот бывший сутенер занимается контрабандой. Я не могу поручиться, что во время таможенного досмотра в твоем чемодане не окажется чего-нибудь, что не подлежит вывозу за рубеж.

— Не смеши меня, папа. Я-то еще не совсем потеряла голову. Уж я-то знаю, что у меня лежит в чемодане.

Она взглянула на гору тряпок на полу и снова вспомнила, что в чемодан ей совсем нечего укладывать.

— Эдита, — понизив голос, постарался еще раз убедить дочь Хоттабыч. — Я пока и вправду не понимаю, зачем ты ему нужна. Но точно знаю, что прикипел он к тебе неспроста. Может быть, чтобы давить на меня по какому-нибудь вопросу. Или же, чтобы сломать Юрия Агейко морально. Вполне возможно…

Эдита не смогла сдержаться и зло расхохоталась.

— Это Агейко меня убил морально. Только он виноват в разрыве наших отношений! Я понимаю, это именно он наплел тебе о темных делишках Пантова. Ну ответь хотя бы раз честно, разве я не права? Разве не Агейко в благодарность за то, что ты его вызволил из-за решетки, напридумывал сказок о сутенерской деятельности Пантова?

— Да, Агейко. Но информировал он меня об этом задолго до того, как оказался в милиции.

— Хватит, папа! Я устала. И ничего, слышишь, ничего не хочу знать об Агейко. Нет больше Агейко. Он для меня умер. Понимаешь — умер! И тебе нужно подумать о том, на ком из нас остановить свой выбор: на мне, твоей дочери, или на Агейко. И если этот выбор будет не в мою пользу, я заберу Фильку и навсегда уйду из дома.

Теперь она с вызовом смотрела в глаза отцу, как совсем недавно с таким же вызовом смотрела в лицо Агейко.

Старик, еще больше осунувшись и сгорбившись, молча покинул комнату. Переубедить дочь, похоже, ему не удастся. Эдита могла торжествовать: победа была на ее стороне. Хоттабыч боялся остаться без внука.

Когда отец вышел, Эдита в ярости сбросила на пол чемодан и пнула его ногой. Она готова была сию же секунду сбежать из этого дома. В Париж ли, в Москву, она поехала бы с Пантовым даже в Марфино. Только бы наконец ее оставили в покое.

Она сорвала с аппарата трубку, набрала номер Пантова и, услышав его голос, взволнованно заявила:

— Тебе придется ехать одному, Михаил.

— В чем дело, дорогая? — заботливо поинтересовался Пантов. — Тебе плохо? Тебя кто-то расстроил?

Она надеялась, что ее категоричный отказ взбесит Пантова, но нежный ответ обескуражил Эдиту. Она с трудом заставила взять себя в руки и уже спокойнее постаралась объяснить причину отказа.

— Мне просто не в чем ехать. Мой гардероб пришел в полную негодность.

— Узнаю в тебе настоящую женщину. — Она даже почувствовала, как улыбнулся ее собеседник. — Это легко поправимо. После работы я сразу же заеду за тобой.