– Останься! остановись! таким образом, мы не можем потерять одного из наших единоверцев. Конечно, мы должны знать, что с ним стало или что с ним сделали. Остановитесь! остановитесь!

Но единоверцы только быстрее убегали, и вскоре отважный Кэйд, ведомый их примером, последовал за ними.

Они почти не знали, что ждет их у дверей театра, но едва успели спуститься по ступенькам, как очутились лицом к лицу с "ожившим мавром".

Когда первое чувство ужаса было преодолено, они окружили человека, ощупали и перекрестно допросили его; но, раздраженный этими повторяющимися вопросами, он не имел лучшего выхода, чем бежать во весь опор.

На следующий вечер состоялось второе представление, которое произвело почти такой же эффект, как и предыдущее.

Удар был нанесен, отныне переводчики и все те, кто имел дело с арабами, получили приказ дать им понять, что мои мнимые чудеса были лишь результатом мастерства, вдохновленного и управляемого искусством, и никак не связанным с колдовством.

Арабы, несомненно, уступили этим доводам, ибо с тех пор я был с ними в самых дружеских отношениях. Каждый раз, когда вождь видел меня, он неизменно подходил и пожимал мне руку. И даже более того, эти люди, которых я так боялся, когда они стали моими друзьями, дали мне драгоценное свидетельство своего уважения, и я могу также сказать, их восхищения, ибо это их собственное выражение..

Лицом к лицу с пистолетом араба

(Самое суровое испытание неожиданно произошло во время визита фокусника и его жены к Бу-Аллем-Бен-Шерифе, Баш-Аге из Джендела, племени, живущего в глубине пустыни).

Мы вошли в небольшую, очень элегантно обставленную комнату, в которой стояли два дивана.

– Вот эта комната, – сказал наш хозяин, – отведена для почетных гостей; вы можете ложиться спать, когда вам угодно, но если вы не устали, я попрошу вашего позволения представить вам нескольких вождей моего племени, которые, услышав о вас, желают вас видеть.

–Пусть войдут, – сказал я, посоветовавшись с г-жой Гуден, – мы их с удовольствием примем.

Переводчик вышел и вскоре привел с собой дюжину стариков, среди которых были марабуты и несколько талибов, к которым Баш-ага, По-видимому, относился с большим почтением.

Они уселись кружком на коврах и вели очень оживленную беседу о моих выступлениях в Алжире. Это ученое общество обсуждало вероятность чудес, рассказанных вождем племени, который с большим удовольствием описывал свои впечатления и впечатления своих единоверцев при виде чудес, которые я совершил.

Каждый внимательно прислушивался к этим рассказам и смотрел на меня с некоторым благоговением; один только Марабут выказывал некоторую степень скептицизма и утверждал, что зрители были обмануты тем, что он называл видением.

Ревнуя к своей репутации французского колдуна, я решил, что должен показать неверующему несколько трюков в качестве примера моего позднего выступления. Я имел удовольствие поражать своих слушателей, но Марабу продолжал оказывать мне систематическое сопротивление, чем явно раздражал своих соседей; бедняга, однако, не подозревал, что я приготовил для него.

Мой противник носил за поясом часы, цепочка от которых свисала наружу.

Кажется, я уже упоминал о своем таланте красть часы, булавку, бумажник и т. д. с мастерством, благодаря которому несколько моих друзей стали моими жертвами.

К счастью, я родился с честным сердцем, иначе этот особый талант завел бы меня слишком далеко. Когда мне хотелось пошутить в этом роде, я обращал его в пользу фокуса или ждал, пока мой друг простится со мной, и тогда останавливал его: – останься, – говорил я, подавая ему украденный предмет, – пусть это послужит тебе уроком, чтобы ты остерегался людей менее честных, чем я.

Но вернемся к нашему Марабуту. Проходя мимо него, я стащил у него часы и положил на их место пятифранковую монету.

Чтобы он этого не заметил, и пока я ждал, когда смогу извлечь выгоду из своей кражи, я придумал хитрость. Жонглируя четками Бу-Аллема, я переложил их в одну из многочисленных туфель, оставленных у дверей гостями; эта туфля оказалась затем полна монет, и, чтобы закончить эту маленькую сцену комично, я заставил пять франков выйти из носов зрителей. Они так наслаждались этим трюком, что мне казалось, что я никогда не смогу его прекратить. "Дурос! дурос!38– Закричали они, подергивая носами. Я охотно удовлетворил их просьбу, и дурос появились.

Восторг был так велик, что несколько арабов покатились по земле; эта грубо выраженная радость мусульман стоила мне бешеных аплодисментов.

Я сделал вид, что держусь в стороне от Марабута, который, как я и ожидал, оставался серьезным и бесстрастным.

Когда спокойствие было восстановлено, мой соперник начал торопливо говорить со своими соседями, как бы стараясь рассеять их иллюзию, и, не преуспев, обратился ко мне через переводчика:

–Так ты меня не обманешь, – сказал он с лукавым видом.

– Почему же так?

– Потому что я не верю в твою силу.

– Ах, в самом деле! Ну, тогда, если ты не веришь в мою силу, я заставлю тебя поверить в мое мастерство.

–Ни в том, ни в другом случае.

Я был в этот момент на другом конце комнаты от Марабута.

– Стой, – сказал я ему,– ты видишь эту пятифранковую монету.

– Да.

– Крепко сожми свою руку, потому что монета пройдет в кулак помимо твоей воли.

–Я готов, – недоверчиво произнес араб, протягивая вперед крепко сжатый кулак.

Я взял монету кончиками пальцев, чтобы все присутствующие могли ее увидеть, а затем, сделав вид, что бросаю ее в Марабута. Монета исчезла при слове "пас!"

Мой зритель раскрыл ладонь и, ничего не найдя в ней, пожал плечами, как бы говоря: "Вот видишь, я же тебе говорил".

Я прекрасно понимал, что этого предмета там нет, но было важно на мгновение отвлечь внимание Марабута от пояса, и для этой цели я использовал финт.

–Это меня не удивляет, – ответил я, – потому что я бросил эту штуку с такой силой, что она прошла прямо через вашу руку и упала в ваш пояс. Боясь разбить ваши часы ударом, я взял их себе: вот они!– И я показал ему часы, которые держал в руке.

Марабут быстро сунул руку за пояс, чтобы удостовериться в правдивости моих слов, и был совершенно ошеломлен, обнаружив пятифранковую монету.

Зрители были поражены. Некоторые из них начали перебирать четки с живостью, свидетельствующей о некотором душевном волнении; но Марабу нахмурился, не говоря ни слова, и я увидел, что он пишет по буквам какой-то злой умысел.

–Теперь я верю в твою сверхъестественную силу, – сказал он, – ты настоящий колдун, поэтому я надеюсь, что ты не побоишься повторить