— Вообще-то, никакими юридическими последствиями это вам не грозило бы, — сказал Воскбоун, и Глория мгновенно поняла: врет.

— Зачем же тогда задавать мне такой вопрос? — поинтересовалась она.

— Вы были очень хорошо осведомлены о его делах.

— Преследовать его за неуплату налогов вы не сможете, — сказала Глория. — Он умер.

— Если неуплата налогов как-то связана с его собственностью, мы обязаны учитывать это, — заявил Воскбоун. — А скажите, почему наш разговор так вас расстраивает?

От настоящего ответа Глория воздержалась.

— Мы с Карлом были очень близки, — сказала она взамен. — И мне трудно представить его прячущим где-то деньги.

— Существовал ли кто-нибудь, кому он мог их отдавать?

— Не думаю.

Воскбоун кивнул. Взгляд его снова стал оценивающим.

— Не хотите еще кофе? — спросила Глория.

Он улыбнулся:

— Я и с этим пока не справился.

Она встала, налила себе вторую чашку.

— Стало быть, Реджи Солт, — сказал Воскбоун. — Западный Лос-Анджелес, так?

— Это если не начинаются серьезные беспорядки, — ответила она. — В подобных случаях его посылают в Уоттс, успокаивать народные массы.

Она взглянула на Воскбоуна и прямо-таки увидела, как заработала спрятанная в его черепной коробке машина: введена шутка, шутка не распознана, стереть шутку.

— А я работаю, не покидая центра города. Исполняю поручения суда, того или иного.

— То есть вы следователь Управления окружного прокурора?

— Не совсем… — И, прежде чем она успела задать следующий вопрос, Воскбоун произнес: — Джозеф Ч. Геруша.

— Простите? — удивилась Глория.

— Известен вам человек по имени Джозеф Ч. Геруша?

— Нет.

Воскбоун кивнул:

— А вот Карлу Перрейра такой известен был.

— И кто же он, этот Джозеф… как там дальше?

— Джозеф Ч. Геруша.

— Ну и имечко, — сказала Глория.

— Оно стоит на ипотечной записи мистера Перрейра, — сказал Воскбоун.

Пауза.

— Что? — выдавила Глория.

— Геруша — сопоручитель мистера Перрейра.

— Но кто он?

— Понятия не имею, мэм. Мы думали, что это может быть известно вам. Вы никогда не встречали человека с таким именем? Мистер Перрейра не упоминал его в вашем присутствии?

— Нет, — сказала Глория. У нее начала кружиться голова. — Но почему никто не обнаружил это имя раньше?

— Максин работает с документами без спешки, — ответил он. — А их очень много. Что делал мистер Перрейра до того, как заняться игрушками?

— Не знаю, — ответила Глория.

— Имелся у него компаньон или, может быть, деловой партнер?

— В то время мы с ним знакомы не были. О каких-либо других своих занятиях он никогда не рассказывал. Думаю, он управлял компанией в одиночку. Карл говорил мне, что я первая, кого он нанял, потому что я — единственный человек, в обществе которого он способен спокойно просуществовать восемь часов кряду.

Она примолкла, чтобы набрать воздуха в грудь, подняла к губам чашку. Как она выпила кофе, Глория не помнила, однако чашка оказалась пустой.

— Угу. А что насчет займов? — спросил Воскбоун. — Долгов?

— Каких долгов?

— Ну, скажем, связанных с провалившимися деловыми проектами.

— Я таких не помню.

— Он принимал наркотики, пил?

— Ни разу в жизни. — Она обнаружила, что опять начинает злиться. — Да и какое это имеет отношение к Джозефу… как его там?

— Я просто задаю вам вопрос, мисс Мендес. Он не играл?

— Однажды я купила лотерейный билет. Так Карл целый месяц называл меня любительницей легкой поживы.

— Угу, — покивал Воскбоун. — Стало быть, игроком он не был.

— Нет.

Кивал Воскбоун довольно долго — похоже, что-то заело в программе. А затем вдруг встал и произнес:

— Если припомните что-нибудь, сразу звоните, не стесняйтесь.

Он положил на кухонный стол визитную карточку.

— Спасибо за кофе, — прибавил он и, одарив Глорию чисто символической улыбкой, покинул кухню.

Она осталась стоять, прислонившись к разделочному столу и сжимая в руках чашку.

Сейчас она чувствовала себя уязвленной еще сильнее, чем в тот раз, когда Фокс ткнул ее носом в поддельный диплом. В ее представлениях о Карле образовались две большие дыры, а кого в этом следует винить — его или себя, — сказать с уверенностью она не могла.

Да и почему необходимо кого-то винить? Почему не смириться с тем фактом, что, по сути дела, она не знала Карла досконально?

Потому, что я знала его, заверила себя Глория.

Последнее, что ей сейчас требовалось, это еще одна чашка кофе, но нужно же было занять чем-то руки. Глория сорвала с огромной банки крышку, сунула в нее чайную ложку. Кофе в банке осталось кот наплакал, всего на одну заварку и хватит.

Глория открыла кофеварку, наклонила над ней банку, помолотила, как уличный барабанщик, по ее донышку. Подержала немного, для верности, и тут вдруг увидела, что донышко банки сместилось.

Перекосилось, что ли. Или — провернулось.

Донышко не было сплошным.

В него был вмонтирован диск диаметром чуть меньше, чем у собственно донышка, и диск этот — от ее ударов, наверное, — слегка повернулся; между его ободом и стенкой банки появился небольшой зазор, в котором застряло несколько крупиц кофе.

Глория попыталась приподнять диск, подцепив ногтем, однако диск держался крепко, и ноготь она сломала. Выругавшись, Глория обмотала палец бумажным полотенцем и схватила вилку. Диск оторвался от банки, под ним обнаружилась пачка бумаг, аккуратно сложенных и перетянутых круглой резинкой.

Глория опустила банку на стол.

Там не деньги. На этот счет у нее сомнений не было. Ей хотелось коснуться бумаг, но с другой стороны, вдруг поняла она, и не хотелось. Совсем.

И Глория просто вывалила их на пол. Крупицы молотого кофе рассыпались по ее безупречно чистому линолеуму, связка бумаг упала на него, точно мертвая птица.

Глория подобрала их, подкинула на ладони. Они почти ничего не весили, воздух и воздух. Раз они такие легкие, решила Глория, ничего важного в них содержаться не может. Тайны должны быть увесистыми — ведь так?

Стыд и срам, сказала она себе, теперь ты уже и бумажек боишься. Извлеченных из банки с кофе. И, стянув с бумаг резинку, развернула их.