— Премного благодарен, так Ему и передайте.

Тут миссис Рекс Меффорд понесло, и, пока она тарабанит набор заученных фраз, я лихорадочно ищу упаковку целых яиц. Слова эти не от души — поет с чужого голоса. Я слушаю, по мере сил изображая участие, и, когда она, как мне показалось, закончила, успеваю вставить словечко:

— Вот нашел хорошие яйца. Замечательные христианские яйца. Просто идеальные. Белые. Гладкие. Скорлупки целы.

Улыбку с ее лица как ветром сдуло.

— Берите и ешьте, — говорю я. — Кушайте на здоровье.

Миссис Рекс Меффорд (а глазенки-то бегают!) делает легкий вдох, губы стягиваются в застывшую линию.

— Бог отпускает твои грехи.

Я долго не думаю:

— Взаимно.

Медленно отступая, она едва не забывает расплатиться за яйца.

Уходит — и на меня накатывает внезапный страх. Такое чувство, что объявлена типа священная война: война, в которой мою родню ждет поражение. И миссис Рекс Меффорд — только первый звоночек.

Повесив фартук, я приглаживаю ладонью свои жесткие волосы.

— Мистер Лэмсон, вернусь после обеда.

Запрыгиваю в свой пикап и мчусь домой. Как я теперь понимаю, бесчисленное множество глубоко верующих эндорских прихожан-христолюбцев замышляют возвратить семейство Грейп в лоно церкви.

Оно и понятно, ведь мой отец много лет солировал в хоре лютеранской церкви Эндоры. И хотя певец из него был хуже некуда, он один взял на себя смелость тащить этот груз. Каким же ударом для всех стало известие, что папа сунул голову в петлю. Во вторник он повесился, в четверг его хоронили, а уже во время воскресной службы Грейпы в полном составе — беременная мама, Эми, Ларри, Дженис, я и маленький Арни — восседали в первом ряду. Уж не знаю, к счастью или к сожалению, но на той неделе чтение Библии по касательной затрагивало связь самоубийства и прямой дороги в ад. У паствы, которая несколько минут назад встречала наше появление на мессе с большим сочувствием, теперь, когда мама демонстративно повела всех нас на выход по центральному проходу, натурально отвисла челюсть. Пастор Освальд прервал чтение, некоторые прихожанки перешептывались, а мистер Кинзер, самый большой и честный сборщик подаяний, пытался преградить маме путь улыбкой христолюбца и плетеной корзиной для пожертвований. Остановившись, мама выпятила живот с проживающей в нем Эллен и ответила мистеру Кинзеру так громко, что ее услыхала даже органистка миссис Стейплс. Вот ее слова: «Бог высказался про моего Альберта вполне доходчиво. Полагаю, что и мне не стоит вилять в отношении к Богу». Дверь она толкнула со всей силой беременной на восьмом месяце женщины, за ней тащилась Эми с плачущим Арни на руках. Следом выходили Ларри, Дженис и я — замыкающий.

После этого эпизода в церкви мы не появлялись. А воскресные утренние часы стали для нас по-настоящему счастливым времечком. Пока другие дети протирали колени, вознося хвалу, и молились, не понимая ни единого словечка, мы прямо в пижамах швырялись друг в дружку едой и потешались над телепроповедниками.

Украдкой заглянув в дом — вдруг к нам уже наведался Иисус со своей свитой, — я увидел, что Арни совершенно не в себе. Оказалось, что он бегал босиком и наступил на дохлую пчелу. И теперь орал как резаный, а нога вся распухла. Пока я фиксировал его корчи, Эми накладывала ему на пятку компресс из пищевой соды и теплой воды — такую кашицу, которая вытянет жало.

— Но я же ничего такого не сделал, — бесперебойно твердил Арни. — Я же ничего не сделал.

Добрых двадцать минут я пытался вдолбить ему, что он не сделал ничего плохого и что ужалили его не за что-то. И вообще иногда людей могут укусить или толкнуть без всякой причины. Но достучаться до младшего брата не удалось. Приободрило его только то, что пчела была мертва задолго до встречи с его пяткой. Арни скулил: «Если бы я ее убил, о боже, о боже…» Тут уж не поспоришь. Если бы Арни был причастен к пчелиной смерти, то история с обезглавливанием кузнечика, разгораясь с новой силой, окончательно отшибла бы ему мозги.

От машины, которую я бросил на обочине шоссе, мне надо пройти метров сто до того места, где мы условились встретиться с миссис Бетти Карвер. Она сидит под гигантским дубом, склоняющим свои ветви к Скунсовой речке, которую, как я уже говорил, и ручьем не назовешь.

— Опоздал из-за Арни, — выдаю я на подходе, — и дохлой пчелы.

Подняв голову, она смотрит на меня самым дружелюбным взглядом. Когда я замер, чтобы перевести дух, она произносит:

— С годовщиной.

— Заскочил домой буквально на секунду, а там, как обычно, дурдом…

— Ничего страшного, Гилберт. С годовщиной.

— Да, но…

— Так и знала, что ты опоздаешь.

Вот это поворот.

— Как это «знала»? Откуда?

— Да ты вообще приходить не собирался.

Как же меня достало, что люди видят меня насквозь. Но я изображаю шок от гнусного навета.

— Не дуйся. Я и сама бы не факт, что захотела со мной встречаться.

Чтобы не продолжать этот тошнотный разговор, я, нагнувшись, чмокаю ее в щеку. Прикоснуться к губам — выше моих сил.

Для пикника миссис Бетти Карвер приготовила обед: на красно-белом клетчатом покрывале, или пледе, или как там это называется, красовался большой контейнер с жареной курицей, миски с печеньем и конфетами и кувшинчик лимонада. Еще стоит бутылка вина, капустный салат коулслоу и картофельный салат, куда же без него.

— Глаза разбегаются. — Я пялюсь на еду. — Все продумано до мелочей.

Миссис Бетти Карвер затыкает мне под ворот рубашки салфетку, приподнимает крышку контейнера, дразня содержимым, и быстро ее захлопывает. У курицы хрустящая, но сочная корочка. Так бы и заглотил ее, не раздумывая.

— Я слышала, твоя мать выбиралась в Мотли.

— Похоже, каждая собака в курсе.

— Восхищаюсь ею. Так любить своих детей…

Обхватив живот, я издаю такой звук, словно умираю с голоду. Миссис Бетти Карвер замолкает, но в глубине ее глаз я вижу, что снова не оправдал надежд. Вижу, как она хочет, чтобы я наконец повзрослел. Она выкладывает мне на красно-бело-синюю бумажную тарелку самую здоровенную куриную ногу. С первым укусом на мой подбородок вытекает немного то ли сока, то ли жира. Она подается вперед, чтобы поцеловать или слизнуть подтек, но моя салфетка ее опережает. Отшатнувшись, миссис Бетти Карвер делает вид, что, мол, невелика потеря. Но поцелуя она, конечно, ждет.

Я говорю:

— В жизни не ел ничего вкуснее.

Она подкладывает на мою тарелку немного коулслоу и картофельного салата. Ее руки, как я теперь вижу, намного старше лица. Пальцы морщинистые, кожа вокруг ногтей сухая и облезлая. Ногти куцые, причем не подстриженные, а как будто обглоданные.