обремененным самосознанием, которое подпитывается общими моделями, сценариями, изображениями, а также общими предрассудками и ханжеством, значит представить себе отсутствие той непрекращающейся драмы, которой является человек. Это все равно, что представить себе музыку, созданную в отсутствие музыкальной культуры со всеми ее условностями, знакомыми стратегиями и стилями. Музыка, лишенная способности реагировать на весь этот багаж, не была бы музыкой. Как и музыка, мы являемся протяженными во времени изобретениями и вмешательствами стиля (эту мысль я рассматриваю подробнее в следующей главе).

Поэтому пытаться избавиться от гендера на том основании, что он является своего рода фальсификацией, нетерпимым наложением или неправдой, по крайней мере если смотреть на него определенным образом, возможно не более, чем композитору возможно пытаться создавать музыку вне времени, традиции, созданных к его времени музыкальных инструментов и истории, как будто музыки никогда раньше не было[168].

Но самое главное: в музыке есть рост, перемены, даже революция. Музыкальная революция совершается изнутри, так сказать, с помощью привычных элементов, чтобы отменить ожидания и тем самым вызвать новое любопытство и новые ожидания. И таким же образом могут происходить изменения, рост и революция, когда речь идет о нашей идентичности. Мы не можем просто перестать обращать внимание на анатомию – как свою, так и других людей. Но через то, что я считаю эстетической работой, мы можем прийти к изменению того, как мы переживаем и проживаем нашу анатомию и самих себя[169].

Самое трудное для нас – признать, что мы воплощаем, что мы уже вобрали в себя, что мы связаны с тем, что некоторые из нас теперь хотят отвергнуть; как утверждает Миллер, мы сами являемся наследием прошлого, как бы мы ни мечтали об «этически нейтральном воплощении». Именно это, как мне кажется, он имеет в виду, когда пишет, что мы – мужчины и женщины, транс-мужчины и транс-женщины, темнокожие мужчины и темнокожие женщины – являемся «историческим воплощением несводимой, необходимой и мифической логики, которая образует синтетический механизм субъективности, материальности и ценности»[170]. Или, как сказал бы Августин, наш грех первороден.

Не все мы художники. Не все мы революционеры. Не все мы транс-люди. Многие из нас живут, большую часть времени не беспокоясь о всех тех корректировках, которые нам приходится вносить, чтобы активировать себя. И поэтому нам нужно напомнить, что все мы – творцы, занятые созиданием самих себя. И созидание нас всегда связано с идеями, образами, оценками и моделями того, что значит быть человеком определенного типа; единого способа делать это не бывает. Мы либо надеваем пальто стереотипа, либо оборачиваем им ноги, либо носим его на плечах; мы выворачиваем его наизнанку, относим к портному на переделку, а может быть, и выбрасываем. Но игнорировать его невозможно.

8. Экзистенциальный стиль

Каким должен быть человек? Годами я спрашивала об этом всех, кого встречала. Я постоянно наблюдала за тем, как они поступают в той или иной ситуации, чтобы и я могла поступить так же. Я всегда слушала их ответы, и, если они мне нравились, я могла сделать их своими ответами. Я замечала, как люди одеваются, как они относятся к своим любимым – в каждом было что-то, чему можно позавидовать. Любым человеком можно восхищаться за то, что он таков, каков есть. Трудно не восхищаться, когда все в этом так хороши. Но когда думаешь о них всех вместе, как можно выбирать?

Шейла Хети

Искусство пронизывает нашу жизнь. Не все мы художники в профессиональном смысле. Но все мы работаем в пространстве значения, которое открывается искусством. Изобразительное искусство делает возможной визуальность. Хореография делает возможным танец, а графическая репрезентация себя (тот особый вид рисунка, который мы называем письмом) делает возможным язык. В предыдущей главе мы начали понимать, что тело само по себе является эстетическим феноменом, а мы, как я сейчас попытаюсь объяснить, представляем собой мобилизацию и реализацию стиля.

Вспомним идею Холландер: то, как вы воспринимаете свое одетое тело, отчасти обусловливается вашим знакомством с репрезентациями одетого тела на протяжении истории живописи[171]. Но это значит, что, когда вы смотрите на себя в зеркало или, более того, выбираете, как одеться, вы движетесь в пространстве искусства и руководите переплетением: то, что вы видели раньше – не только другие одетые люди и их изображения, но и художественные репрезентации других одетых людей – влияет на то, что вы чувствуете и делаете, на то, что представляется вам возможным выбором, и все это, в свою очередь, ведет к производству нового сырья для создания искусства. Вы не художник. Но вы живете и участвуете в художественном проекте. Как вы можете быть смешным, не будучи комиком, так вы можете делать работу искусства, не будучи художником.

Холландер была твердо уверена, что ее интересует одежда и тело, а не мода или стиль, то есть высокая мода и тому подобное[172]. Но, возможно, она не понимала, что стиль в том узком смысле, который мы связываем с индустрией или миром моды, или, вероятно, с поп-музыкой, является лишь частным случаем более общего, более плотного, более экзистенциального феномена стиля. И обработка и исследование именно этого последнего феномена являются истинным делом искусства. Некоторые художники, возможно, больше всех Уорхол, сделали сутью своих работ именно популярный стиль и моду, как они проявляются в повседневном мире коммерции, а также в нашей культуре селебрити. Но когда я говорю, что искусство работает с проблемами стиля и нацелено на их решение, я не имею в виду конкретную точку зрения на Уорхола и определенный момент в искусстве ХХ века. Я имею в виду нечто более глубокое. Искусство всегда работало со стилем. Искусство – это место, где стиль вспыхивает, мигает, сияет и делает это коммуникативно, всегда в соответствии с той же риторикой и логикой, которые он демонстрирует в других областях нашей жизни (например, моде, поп-музыке и т. д.). И объясняет этот факт и одновременно помогает нам понять источники важности искусства в нашей жизни именно то, что стиль – организующий принцип человеческой жизни.

В этой главе мы продолжаем обсуждение стиля, начатое в конце главы 4. Что такое стиль и каково его отношение к искусству и природе? Мы узнаем, что именно благодаря стилю, феномену, являющемуся квинтэссенцией эстетики, жизнь человека вновь становится стабильным объектом естественных наук.

И снова стиль

Мы, люди, не просто существа привычки, мы существа стиля. Сказать это – значит сказать нечто большее, чем что