во всем, что мы делаем, остаются знаки, позволяющие нас идентифицировать, или что существуют нормы либо закономерности статистического характера, которые уникальны для каждого из нас, для групп людей или для групп людей в определенное время. Мы обладаем стилем не просто как отпечатками пальцев. Мы живем в наших стилях; мы их активируем[173].

Иметь стиль, таким образом, значит жить в видимом способе делать что-то. У этой важной идеи есть несколько составляющих.

Во-первых, стили видимы, или, скорее, ощутимы; то есть они проявляются в том, что мы делаем, так что другим они доступны как нечто, что они могут распознать. Ваша характерная манера писать, ходить, занимать место в помещении бросается в глаза. Я представляю, что нахожусь в комнате с коллегами; каждый из них взаимодействует с компанией глазами, тоном голоса, позой, узнаваемым образом.

Во-вторых, и этот момент тесно связан с первым, стиль не просто воспринимается: также он поддается осмыслению. Компьютеры могут обрабатывать данные, чтобы обнаруживать всевозможные закономерности, которые человеческий глаз увидеть не может; они обнаруживают скрытые смыслы. Но стиль не скрыт. Оно явлен, пусть даже этот феномен и не лежит полностью на поверхности. Кроме того, он всегда осмыслен. Сказать, что стиль умопостигаем, – значит сказать, что он является валютой значений, доступной для других, а также для нас самих. Отчасти это связано с тем, что стиль помещает нас в отношения друг с другом подобно тому, как разные песни альбома могут в некотором смысле работать вместе, определяя друг друга. Но, кроме того, мы понимаем стили друг друга; и наша чувствительность к стилям – один из ключевых способов, с помощью которых мы становимся умопонимаемы друг для друга. Мы читаем друг друга, потому что наши глаза наметаны на стиль, то есть у нас есть глаза, способные видеть.

Я уже говорил, что стили заметны и сразу узнаваемы; также, и это очень важно, им можно подражать. Мы безжалостно копируем друг друга. Человек действительно подражающее животное, как заметил Аристотель, и наша склонность к подражанию является движущей силой интереса и внимания к стилю; то, чему мы подражаем, и есть стиль[174].

Третий момент заключается в том, что, как я уже говорил, мы живем в стиле. У этого факта есть разные аспекты. Стиль спонтанен; он не просто проявляется в том, как мы делаем то, что делаем, но и находит привычное выражение. Мы не осуществляем прямой выбор в отношении стиля. Конечно, стиль человека может развиваться, и он может – например, через получение образования – изменить определенные черты своего стиля. Но он не выбирает свой стиль, а если и выбирает, то в том особом смысле, в каком выбирает диалект своего языка.

В-четвертых, мы обычно осознаем стиль, потому что он является линзой и фильтром, через который мы устанавливаем основанный на навыках контакт с окружающим миром в действии, восприятии, слове или мысли. И это означает, что, и это крайне важно, мы чувствительны к собственному стилю. Я не имею в виду, что мы осознаем себя в обычном смысле этого слова, если знаем, скажем, свои тики, манеры, осанку и другие черты, по которым нас идентифицируют другие. Но наши стили – наша основная манера активного поведения в мире – осуществляются нами, и они осуществляются нами в пространстве значений для других, и поэтому они присутствуют и для нас – как способы, которыми мы представляем себя другим. Иметь свой стиль – значит быть в отношениях с другими и иметь социально усиленное понимание самого себя.

Иногда стили могут быть результатом устремления, но устремления достаточно, чтобы приводить их в действие. Возможно, так обстоит дело и с диалектами. У вас есть представление о том, как выглядит правильный способ говорить, и оно формирует то, как вы говорите. Вы становитесь тем, кем вы себя считаете или кем, думаете, должны быть. Так мы становимся мужчинами и женщинами, небинарными персонами и так далее. Так мы становимся профессионалами, панк-рокерами, горожанами и прочими.

И последнее замечание: если мы разыгрываем или выражаем себя стилистически, и если стиль проявляется везде, где мы действуем, то мы сами всегда открыты для критики и в действительности живы для нее. Вико говорил о Новой критике как о фундаментальном методе философии. Гуссерль использовал термин «феноменология», чтобы описать попытку переориентироваться по отношению к себе и друг к другу. Но я предпочитаю термин «эстетическое». Стиль отмечает сферу человеческого, а также является зоной эстетической критики.

Стиль есть эстетическая проблема, это надо подчеркнуть, как для производителей, так и для потребителей (а мы всегда являемся и производителями, и потребителями стиля). Воспринимать стиль и не воспринимать стиль, внедрять стиль и не делать этого – это эстетические вопросы, эстетические достижения и неудачи. И снова обращаюсь к читателю: сказать, что это вопросы эстетические, не значит заявить, что они касаются того, что нам нравится видеть, что нас радует, что кажется нам правильным или сочетается. Это эстетические вопросы, потому что они открывают нам возможности нового видения, развития чувствительности и преобразования себя в акте привнесения различия, подобия, родства, оппозиции, контраста и гармонии. Это эстетические вопросы, потому что они представляют для нас определенную проблему и нам нужно проделать определенную работу, чтобы увидеть их и наши реакции на них.

Но также проявления стиля являются или могут быть, как мы уже говорили, вопросами искусства. Основная работа искусства, как я утверждал здесь и в «Странных инструментах», заключается в том, чтобы открыть нас самим себе и сделать это таким образом, чтобы мы могли измениться, реорганизоваться, стать чем-то другим. Искусство – это экстатическое начинание, обладающее освободительной целью. Технология нас порабощает. Искусство работает над тем, чтобы нас освобождать.

Итак, стиль, как я его понимаю, является элементом подобной искусству диалектики. Стиль бросается в глаза в нашей жизни; это наш аватар, фотография нашего профиля, видимый лик нашего образа и нашей схемы. Стиль – это дуга, которая описывает то, что мы есть, но которая возвышается, другим и нам напоказ, как нечто, что мы можем лучше или по-иному актуализировать или наконец попытаться отвергнуть. Стиль и жизнь переплетены, и именно это переплетение – выражение нашего фундаментального самосознания – делает человека чем-то всегда становящимся, не зафиксированным даже для самого себя.

Стиль – это непременное условие человеческой деятельности. Невозможно, чтобы у человека не было стиля. Хотя, как заметил Воллхайм, вполне возможно, что художник не сможет достичь оригинального стиля, останется неотличимым или незаметным, то есть не сможет эффективно и глубоко исследовать проблемы стиля. Но это случай