они захотят с вами встретиться?

— А вот это самое и скажу, — засмеялась Альвине. — Мы вынуждены лавировать. Вессарты не из тех, кто без надобности льют масло в лампаду.

Пастельняк и Мюри переглянулись.

— Насчет вашей тетушки по материнской линии, — мягко сказал Пастельняк. — Она-то уж подлинная, и тут все в порядке. Но не исключено, что вам подсунут в дом кого-нибудь из своих. На случай, если поинтересуются, почему так быстро вам оформили визу на выезд, мы заготовили телеграмму от гётеборгского врача о том, что медицина бессильна…

— У меня тоже припасена одна изюминка для любопытных, — выпалила Альвине. — Тетушка много лет хранит письма от Лидии Койдула, и наш литературный музей заинтересован их вернуть Эстонии.

Потом полковник обратился к Паулю:

— Мюри, как насчет фотоархива петроградского Вессарта?

— Все возможные альбомы с Альвине изучили. У нее наметанный глаз на лица.

— А я вас, Пауль, — засмеялась Альвине, — поблагодарю стокгольмским сувениром, только скажите, чего бы вам Хотелось?

— Вы ему лучше адрес Планетного Гости привезите, — пошутил Пастельняк. — Вон исхудал как. А все тоска по адресочку…

— Может, и добуду, — вздохнула Альвине. — Пока что бухгалтер держит меня на голодной диете. Стал осторожнее, пугливее.

— Придется ослабить опеку, — вздохнул Пастельняк. — Пугливый Яласто для нас меньший ящик с информацией. Так что ты хочешь, Мюри, от товарища Лауба? Что она должна сказать там, — махнул рукой в неопределенном направлении, — о твоем протеже Энделе Казеорге?

Прощаясь, Альвине сказала:

— А если ко мне не обратятся?

К ней не обратились. За те сутки, что она провела в Стокгольме, у тетушкиной подруги, никто из прохожих с ней не заговаривал.

Разговор на острие ножа

До отхода ее автобуса в Гётеборг оставалось пять часов. Альвине была одна в квартире тетушкиной подруги, когда зазвонил телефон. Глуховатый голос что-то спросил по-шведски, она ответила, что не понимает. Тогда ее спросили на хорошем эстонском языке, не госпожа ли Лауба-Вессарт взяла трубку. После этого предложили спуститься вниз, сесть в «форд» цвета слоновой кости и проехаться с другом господина Диска.

Она оставила хозяйке записку, что прибудет к отходу автобуса, и отправилась.

В машине, кроме шофера, сидел человек с сильной проседью в каштановой шапке волос. Он поцеловал гостье руку и заявил, что счастлив приветствовать от лица своего патрона Альфонса Ребане истинную дочь Эстонии на гостеприимной земле Швеции. После этого краткого предисловия седой подал знак шоферу, замолчал и лишь изредка обращал внимание своей спутницы на местные достопримечательности.

«Я должна знать это лицо, — мучительно раздумывала Альвине о своем спутнике. — Где-то я его видела».

И тут Альвине осенило. Пастельняк как-то обратил ее внимание на один снимок, помещенный в эстонской эмигрантской газете, издающейся в Швеции. Худощавый мужчина нагловато смотрел на читателей, под фотографией было крупно подписано: «Я ненавижу даже гранатовый плод потому, что он красный». Пастельняк прокомментировал: «Арво Хорм, ярый антисоветчик. Бежал из Эстонии. По нашим данным, проходит подготовку в спецслужбе США. Словно в насмешку, получил после этой публикации кличку «Гранат». Начитан, знаток достопримечательностей европейских городов, любит этим щегольнуть, слегка картавит».

Машина легко и бесшумно подкатила к древней церквушке. Спутник молча провел ее в алтарное помещение, отсюда они поднялись по нескольким крутым ступеням в комнату. Здесь находились двое мужчин. Как по команде, они наклонили головы в знак приветствия. Альвине пыталась сравнить лица этих людей со снимками, которые видела у Пастельняка. «Красавчик с усиками, — припоминала она, — не иначе как Альфонс Ребане. Но как полысел и мешки под глазами… А кто это жмется в угол с лицом лорда и улыбкой сатаны — не иначе неувядающий Торма».

— Всевышний призвал паству к доверию, — вдруг сорвалось у Торма. — С этого и начнем, госпожа Лауба-Вессарт.

Лицо Альвине стало настороженным, губы плотно сжались:

— К доверию? Я могла бы вам рассказать, господа, как встретили мое желание послужить национальным интересам эстонцев ваши люди. — Она закатала рукав жакета и протянула к ним руку, иссеченную шрамами. — Мадам Мартсон, господа, и ее дог.

— Ужасная женщина, — закатил глаза Ребане. — Я с нею работал. Обещаю вам от лица Эстонского комитета в Швеции: насилия и догов здесь не будет. Но мы должны немножко понять вас, госпожа Лауба, мы хотим знать ваши взгляды на борьбу, вашу оценку перспектив нашего движения.

Альвине говорила около четверти часа. Слушатели были недвижимы. Вопросы начал Хорм:

— Вам не показалось странным, госпожа Лауба: не успела тетушка прислать вам открыточку с просьбой навестить ее, как выездная виза у вас уже на руках. Не совсем привычные скорости.

— За три месяца до тетушкиного приглашения, — довольно безразлично отозвалась Альвине, — ее домашний врач сообщил мне, что дни ее жизни сочтены. Желаете взглянуть на телеграмму?

Хорм бегло пробежал текст, вежливо вернул, улыбнулся:

— Кто из НКВД вам протежировал?

— Музейные работники, — невозмутимо продолжала Альвине. — У тети хранятся письма Лидии Койдула, в Эстонии надеются, что я привезу их.

— Вопросы сняты, — хохотнул Арво Хорм.

— Вы говорите, что были близки в войну с помощником начальника выруской «Омакайтсе» капитаном Тибером? Но Тибер не говорил нам этого.

— Он и не мог сказать, — спокойно пояснила Альвине. — Партизаны его уже в сорок четвертом повесили.

— Тогда кто это может подтвердить?

— Его вестовой. Сейчас он скрывается в лесу. Господин Йыги получил его подтверждение.

Ее спутники переглянулись, Хорм любезно сказал:

— Подтверждение Йыги это уже нечто. Оставим тему войны. Вы учительница, жена новоземельца, агронома. Что вы сделали в своей округе — я имею в виду Михкли — для укрепления лесного и вообще национального братства в нашем с вами понимании? Ваших разъяснений на пресс-конференции мы, разумеется, касаться не будем.

— Отчего же не касаться, — Альвине вздернула голову. — Прислали на конференцию несерьезного человека, квакающую лягушку, а мне что прикажете — в одно болото с ним влезать? И слово мне дали неожиданно.

— Пожалуй, в этих условиях в лужу вы его должны были посадить, — признал Хорм. — Тем не менее, не вздумайте нас уверять, что обучая своих питомцев стихам Пушкина и письмам железного Дзержинского, вы служите нашему общему делу…

Друзья ее повторяли: в момент, когда они потребуют от вас супер-акции, топните ногой, это подействует. И она «топнула»:

— Вы оторваны от реальных условий нашей работы в Эстонии, господа. Вы не знаете, в какой обстановке слежки и недоверия нам приходится проделывать свой каждый шаг. Мы не лесные братья, мы легализованы, и мы должны заниматься не диверсиями, не потравой колхозного стада, а объединением сил движения и воспитанием нового поколения на наших идеях. Я могла бы давно стать директором школы, но я предпочитаю делать из