по-хорошему нельзя, господин лейтенант. Он доводов разума не понимает, а его вышестоящая инстанция о нем, сдается мне, давно забыла. Мы сами возьмем все, что нам нужно.

Простые слова Воятского, кратко обрисовавшего сложившуюся ситуацию, придали мне решимости.

– Господин Нейберт, моя боевая группа находится в чрезвычайном положении, и поэтому я конфискую столько топлива, сколько понадобится для выполнения поставленной передо мной задачи.

Не обращая внимания на зондерфюрера, я продолжил, обращаясь уже к Воятскому:

– Заправьте «Хорниссы» горючим под завязку и прихватите для каждой самоходки по одной бочке бензина про запас. На время заправки весь персонал склада возьмите под арест. Вышлите охранение, чтобы русские не застали нас врасплох.

Зондерфюрер хотел было что-то сказать, но я не стал его слушать:

– Ваши возражения, господин Нейберт, не принимаются. Однако не беспокойтесь – я напишу вам расписку об изъятом горючем по всей форме!

В ответ зондерфюрер пробормотал что-то о пиратстве и о неизбежном наказании за проявление произвола, но потом неожиданно согласился на все мои условия. При всей твердолобости, судя по всему, порядок в отчетности был для этого человека важнее всего – он аккуратно заполнил несколько формуляров, внес в них точное количество изъятого горючего, которое продиктовали ему его люди, и дал мне расписаться. Я получил даже копии этих документов.

Мой взвод двинулся дальше, когда стало уже совсем светло. Зондерфюрер лишь беспомощно поглядел нам вслед и остался у ворот склада охранять свое добро, несмотря на всю безнадежность складывавшейся ситуации на фронте.

– Какая глупость, – буркнул унтер-офицер Ктонцель. – Чтоб он захлебнулся в своем бензине.

– Настоящий фанатик, – задумчиво покачав головой, бросил я. – Один из тех, кто серьезно подорвал нашу репутацию в оккупированных областях. И тем не менее мне его жалко. Из-за своего фанатизма он погибнет.

Мы были в пути уже около получаса, когда в стороне оставленного нами склада с горючим в небо взмыл огненный столб и до нас донесся грохот взрыва. Дошла ли наконец до зондерфюрера вся безнадежность его положения и он сам приказал взорвать свой склад, или его подожгли русские? Получить ответы на эти вопросы нам было уже не дано.

Вскоре взвод вышел на искомую дорогу, по которой должны были отступать наши войска. Она оказалась почти пустой – время от времени нам встречались только вставшие из-за поломок машины, и мы по мере сил старались им помочь, а через некоторое время «Хорниссы» миновали длинную колонну вставших грузовиков. Тогда я решил хоть немного прикорнуть, поскольку не смыкал глаз уже две ночи подряд, и продолжать бодрствовать мне становилось все затруднительнее. Заняв кресло радиста, я мгновенно провалился в сон.

Село Болеховцы, 28 июля 1944 года

Мы составили в саду столы со стульями и устроили такой роскошный пир, как будто нам пришлось голодать до этого несколько недель. Когда же фельдфебель выкатил несколько бутылок с обжигающим французским красным вином, нашему восторгу вообще не было конца.

Вторая рота отмечала заслуженное награждение некоторых солдат Железными крестами. Казалось, что все забыли о страхе смерти и лишениях последних десяти дней.

Так быстро переключаться могут только настоящие фронтовики – совсем недавно они смотрели в безобразное лицо смерти, а теперь жизнерадостность так и била из них ключом. Они как дети радовались выпавшей им возможности приятно провести время в течение нескольких дней отдыха от бесконечного марша и наслаждались красотами окружавшего их ландшафта. Тот же, кто не в силах был «забыть про пережитое», в духовном плане быстро ломался под воздействием ужасов войны.

Вот уже три дня мы располагались в селе Болеховцы, раскинувшемся в живописных предгорьях Карпат, и в то время, как ремонтники днем и ночью трудились над восстановлением боеспособности поврежденных «Хорниссе», экипажи самоходок набирались новых сил для дальнейших сражений.

Прогуливаясь со своим другом Рюлем по саду, я достал фронтовую газету и с ожесточением произнес:

– Наши люди радуются наградам и закатили пир на весь мир, а между тем на всех фронтах попахивает весьма дурно. Ты только почитай, что тут написано – неудачи в районах высадки союзников в Нормандии, в Италии наши войска откатились уже до Флоренции, а на востоке речь идет о выравнивании линии фронта и оставлении Лемберга и Брест-Литовска.

– Звучит действительно удручающе, – хмуро заметил Рюль. – А что там пишут о нашем участке фронта?

– В Галиции наши войска в плановом порядке отступают на новые позиции в предгорьях Карпат и успешно отбивают все атаки непрерывно наседающих советских воинских частей. К этому следует добавить террористические акты на территории рейха. Мы же обстреливаем Лондон «Фау-1»[52]. Что ты на это скажешь?

– Ты ведь только что написал письмо домой. И как ты охарактеризовал в нем сложившееся положение? – вопросом на вопрос ответил хитрый Рюль.

Я несколько замялся, а потом достал из кармана приготовленное к отправке домой письмо, быстро просмотрел его и сказал:

– Ты прав, я действительно коротко изложил в нем события последних двух недель. Наверное, тебя заинтересуют вот эти строки: «Несмотря ни на что, настроение в дивизионе отменное. Мой взвод оказался весьма успешным – мы не потеряли ни одного человека и ни одной боевой машины. Для нас война по-прежнему является своеобразным видом спорта. Мой взвод подбил девять танков, а на моей «Хорниссе» красуются уже тринадцать белых кругов. В остальном же, как принято говорить в нашем дивизионе, мои дела обстоят просто отлично».

Я откашлялся и, несколько смутившись, добавил:

– Звучит так, как будто война не так уж и страшна, верно? Но о смерти я стараюсь писать как можно меньше. Мне не хочется огорчать своих родителей тем самым страшным, что мы переживаем изо дня в день. Ведь они с нетерпением и тревогой ожидают любую весточку о том, что их сын жив и здоров…

– И поэтому ты изображаешь войну как какой-то вид спорта!

Я хотел было что-то сказать в свое оправдание, но Рюль не дал мне возможности произнести хоть одно слово, заявив:

– Ах, оставь, Гельмут! Мы все поступаем точно так же! Летчики-истребители с триумфом машут плоскостями своих самолетов после каждого сбитого противника, подводные лодки выбрасывают вымпел после каждого потопленного вражеского судна, а мы малюем на своих самоходках белые круги в знак подбитого неприятельского танка. А когда число уничтоженного врага становится достаточно большим, то за это нам вручают медали. Все как в спорте. Только этот вид спорта, которым мы занимаемся, сам по себе ужасен.

– Ты прав, Вернер. Этот спорт действительно ужасный, и разве не жутко то, что мы радуемся своим успехам?

– Солдат не может годами