– Поздравляю, сыночек, – ласково промолвила миссис Готорн, целуя его в щеку. Затем расцеловала Финни и тихо промолвила: – Сделай его счастливым, прошу тебя!

Мистер Готорн увел жену, так и не проронив ни слова.

Остались Грейсон и малышка Мэри.

– Простите нашего батюшку, – сказал Грейсон, и его голос гулко прозвучал в пустой церкви.

Финни видела, какими глазами смотрел Мэтью вслед уходящему отцу. Невзирая ни на что, он все еще любил его, однако к любви примешалась глубокая обида.

Грейсон привлек Мэри к себе, и та, взглянув на Мэтью, уткнулась лицом в дядино плечо.

Грейсон не заметил, что лицо Мэтью исказила гримаса страдания.

– По-моему, мой черед поздравить вас. – Грейсон повернулся к брату с лукавой улыбкой: – Можно мне расцеловать твою жену?

– Обойдешься и рукопожатием.

Грейсон расхохотался:

– Ну-ну, братишка! – Он подмигнул Финни и снова уставился на брата: – Будь здесь Лукас, он поцеловал бы твою супругу без спроса. А я из вежливости спросил.

Мэтью нахмурился:

– Ты говорил с Лукасом?

– Да. Он хотел прийти. Но тебе известно, в каких он отношениях с отцом. Лукас не хотел устраивать скандал.

Мэтью понимающе кивнул.

– Ну, как насчет поцелуя? – спросил Грейсон, и в его темных глазах вспыхнули озорные огоньки.

– Я же сказал – обойдешься! – И Мэтью привлек Финни к себе.

У Финни екнуло сердце. Она ощутила тепло его тела и вдохнула исходивший от него пряный аромат. Она лишь недавно узнала, что мужчины пользуются одеколоном.

Финни с трепетом посмотрела на мужа. Почему ей так спокойно рядом с ним, ведь он не раз говорил, что между ними ничего не может быть?

Она понимала, что Мэтью не изменит себе, и все же он не захотел ее потерять.

Вскоре Грейсон ушел, и в церкви остались Мэтью, Финни и Мэри. Финни овладела тревога.

«Сколько веревочка ни вейся, а конец приходит». Так говорил Джанджи.

Миссис Готорн не раз слышала от него эту поговорку, но только сегодня поняла ее смысл. Она замужем за Мэтью… за мужчиной, которому не смогла поведать о своем прошлом, за мужчиной, который не желает ни ее, ни любую другую женщину. За мужчиной, который ищет забвения. Мэтью предупредил ее. Но она все равно за него вышла. И теперь перед ней его дочка.

Очень давно Финни решила, что уже ничто не сможет разбить ей сердце. Однако, стоя в церкви Святой Троицы, она почувствовала, что ее бедное сердце вновь разрывается на части.

И вряд ли она сумеет справиться со своими чувствами.

– Я знаю несколько правил, следуя которым ты, уверена, поладишь со мной.

Мэтью и Мэри с опаской посмотрели на Финни. Они стояли в вестибюле его дома.

«Кто она, эта женщина?» – гадал он, пытливо глядя на Финни.

Одета она была соответственно случаю и выглядела настоящей леди. Только глаза, живые, зеленые, словно африканские джунгли, напоминали о ее необузданности. Теперь в них появился холод, какая-то стена отчужденности, которой Финни отгородилась от них. Почему? Мэтью не понимал.

Трудно было поверить, что они только что обвенчались. Мэтью был в полном изнеможении. Рука так дрожала, что он с трудом надел Финни кольцо. Ныл шрам, стучало в висках. Но отныне он женат. И теперь они будут делить и радость, и горе.

– Правило первое, – обратилась Финни к Мэри. – Если проголодаешься, скажи мистеру Куинси. Готовить я не умею.

У Мэтью округлились глаза.

– Правило второе, – продолжала она, небрежно разглаживая складки на юбке. – Когда захочешь уйти, оставь, пожалуйста, записку.

Теперь Мэри округлила глаза.

– Надеюсь, ты умеешь писать? – спросила Финни, нервно покусывая губу, и, не дожидаясь ответа, продолжила: – И последнее правило – не будить меня до полудня, если не случилось ничего из ряда вон выходящего. Вот, пожалуй, и все.

Мэтью и Мэри ошеломленно смотрели на Финни. Мэтью подумал было, что прежняя Финни, его Финни, сейчас расхохочется и скажет, что пошутила. Но этого не случилось.

Он поймал ее руку, и на какой-то миг их пальцы переплелись. Финни задрожала и беспомощно взглянула на него. Но не успел он опомниться, как взгляд ее снова стал отчужденным и вызывающим.

Она посмотрела на его руку, державшую ее ладонь, и, подняв голову, взглянула ему в лицо:

– Разве я недостаточно ясно сказала?

Ни трепета, ни дрожи в голосе. У него на щеках заиграли желваки.

– Нет, что вы, ясней не бывает!

– Прекрасно! – И Финни зашагала прочь, стуча своими низкими каблуками по мраморному полу. Лишь дойдя до лестницы, она обернулась: – Я хотела бы поселиться в желтых комнатах, тех, что видела раньше. Пожалуйста, велите слугам поднять мои вещи наверх.

Мэтью стоял неподвижно. От напряжения у него занемела спина, а на плечах вздулись мышцы. Тишину в доме нарушало лишь тиканье часов и грохот изредка проезжающей по булыжной мостовой конки. Жена выбрала самую дальнюю комнату и теперь смотрела на него с вызовом: пусть только посмеет возразить!

Ярость захлестнула Мэтью. Прошло несколько томительных мгновений. Глядя ей в глаза, Мэтью позвал дворецкого.

Куинси тотчас же примчался.

– Да, сэр.

– Скажи, чтобы вещи мисс… точнее, миссис Готорн отнесли в желтые комнаты.

– Слушаюсь, мистер Готорн. – Куинси поспешил в дворецкую, а Финни стала подниматься по лестнице.

Мэтью и Мэри смотрели ей вслед, затем Готорн повернулся к дочери, пытаясь объяснить, почему женщина, которая должна была заменить Мэри мать, вела себя по меньшей мере странно.

Но стоило ему взглянуть на девочку, как она опустила глаза и принялась внимательно рассматривать свои ботиночки, крепко сжимая в руках куклу, только бы не видеть его лица. И Мэтью это прекрасно понимал.

Готорн молчал, боясь вымолвить хоть слово, поскольку не знал, какова будет реакция Мэри.

– Можно я пойду к себе? – тихо спросила девочка.

Он кивнул, но тут же обругал себя дураком, ведь Мэри смотрела в пол.

– Да, – ответил он, преодолевая волнение. – Куинси проводит тебя.

Но прежде чем Мэтью позвал дворецкого, девочка побежала к входной двери.

Мэри не так просто оказалось выскочить из дома.

– Вернись! – раздался окрик отца.

– Нет! – в отчаянии прошептала она, утирая слезы.

Девочка торопливо спустилась вниз, прошмыгнула через двор на перекресток улиц Мальборо и Беркли и выбежала на Коммонуэлс-авеню. Не замедляя шага, добралась до улицы, на которой прожила всю жизнь. С каждым шагом действительность отступала, пока она не застучала ножками по знакомому до боли тротуару, где знала каждую трещину, каждый прут черной железной изгороди, покрытой белым пушистым снегом.