Савелий выкручивался, как мог. Надо признать, выходило у него все довольно складно, и князь был склонен ему поверить. Но я — не князь.

— Скажи, Савелий, а почто ты меня в прихожей не дождался, да к господину своему не отвел?

Слуга глянул на хозяина. Тот велел:

— Отвечай!

— У меня дел много, а времени мало. Я человеку наказал, чтобы гостя проводил, а сам работу свою исполнять пошел. А что Гришка ленив, так то не моя вина.

Вот же скользкий тип! Никак не ухватить. Но тут уж князь вмешался:

— Я поручал тебе, Савелий, встретить и проводить. Так почему же ты мое личное поручение на других перекладываешь? Почему не довел гостя до кабинета? Небрежение твое могло многие мои планы поломать. Больно много воли ты взял, я гляжу. За меня решать стал, с кем мне встречаться, а с кем нет! Так что… Марфа, — обратился он к женщине. — Ступай, позови сюда Ефима. А сама чай подай в кабинет. И чтобы со свежими булками!

Пока поручения выполнялись, все молчали. Князь помалу отходил от гнева, успокаивался. Савелий же, напротив, явно чего-то боялся.

Ефим появился быстро, и пары минут не прошло. Здоровенный бородатый мужик вошел, поклонился:

— Доброго здоровьичка, ваша светлость, поклонился он, едва войдя в кабинет.

— Савелия, — Тенишев указал на слугу, — в холодную. Вечером — на конюшню, пять плетей ему за нерадивость.

За что ж, милостивец? — заскулил Савелий. — Ведь денно и нощно…

— Уведи, — махнул рукой Тенишев, и Ефим легко, как кутенка, ухватил Савелия за шиворот и понес без видимых усилий. Ткань ливреи была, видать, крепкой, и лакей барахтался на весу, пытаясь вырваться из богатырского захвата. Но Ефим только тряхнул рукой, и Савелий обмяк, ощутив бесполезность сопротивления.

Все удалились, и мы с Тенишевым остались в кабинете вдвоем. Князь тряхнул головой, словно выбрасывая думы о сегодняшних странных и неприятных событиях, шагнул ко мне, обнял за плечи.

— Ну, здравствуй, правнук.

Глава 17

Вернулся я домой засветло. Даже сам удивился. Ждал долгого задушевной беседы, каких-то споров, обоюдных извинений, может быть даже слёз. Кто знает, если бы Савелий, скотина, не подгадил своими выходками, так бы и вышло. А на самом деле, получилось всё неловко, скомкано и не слишком искренне.

После пафосного приветствия, неуместность которого почувствовали оба, мы с прадедом сели за стол друг на против друга. Скоро явилась Марфа, накрыла чай и удалилась, плотно прикрыв за собой дверь. Неловкая пауза затянулась, и мы, не сговариваясь, принялись с преувеличенным энтузиазмом наполнять каждый себе чашки, намазывать булки маслом или вареньем — кто как любил. Это было просто замечательно, потому что не нужно было смотреть друг на друга. А еще появилось время хоть немного обдумать предстоящий разговор.

Но, в конце концов, оттягивать неизбежное стало невозможным. Отпив по ритуальному глотку чая (зря, что ли, наливали), выпрямились и пересеклись, наконец, взглядами. Князь смотрел на меня, я — на князя. Что сказать, старый человек. Лицо состоит, по большей части, из морщин. Старческих пятен еще немного, но сам факт говорит о многом. Тело еще сохранило часть былой силы, руки не трясутся, но крепкая трость возле кресла свидетельствует: без палки ходить уже затруднительно. Волосы ещё не побелели полностью, еще просвечивает чёрное сквозь седину, но это, очевидно, ненадолго. И то сказать: восемьдесят четыре года! И в прошлой-то жизни, с той медициной и возможностями не каждый доживал до этого возраста. А по нынешним меркам и вовсе запредельный долгожитель. Хотелось бы и мне в каком-нибудь гене унаследовать этакую возможность.

От некогда сильного и волевого мужчины, привыкшего повелевать в доме и командовать на поле боя остались только глаза. Подвыцветшие, как и у всех стариков, но всё ещё живые и цепкие. И вот как я сейчас князя изучаю, так же и он меня рассматривает, пытается понять: мол, кто ты есть такой, Владимир Стриженов? Кто же прервет игру в гляделки? А то чай стынет, масло тает, булки черствеют…

— Федор Васильевич, — решился я, наконец. — Мы с вами, по сути, два незнакомых человека. И связывает нас лишь внезапно обнаружившееся родство. Кровь, конечно, не водица. Но сколько в истории примеров, когда родную кровь лили без счета! И поскольку вы решились признать меня правнуком, давайте знакомиться заново.

Я поднялся и протянул руку.

— Позвольте представиться, Стриженов Владимир Антонович. Гонщик, механик, инженер и предприниматель.

Князь поднялся тяжело, опираясь на палку, так что мне даже стало немного стыдно.

— Князь Тенишев Федор Васильевич. Регалии свои, уж извини, перечислять не стану — мне столько не выстоять.

И улыбнулся. Хорошо улыбнулся, по-доброму.

— Ну а раз познакомились, надо выпить, да не чаю.

Опустившись в кресло, он дернул шнурок, и в кабинет вошла Марфа.

— Чего изволите, ваше сиятельство?

— Ты, Марфа в погреб ступай, да принеси кувшин вина. Из той самой бочки.

— Так в ней совсем уже немного осталось!

— Ничего, повод у меня нынче имеется. Не каждый день жизнь настолько переворачивается.

Пока Марфа ходила, мы успели допить чай, а я, в дополнение, с удовольствием прикончил пару пышных свежих булок с маслом.

— Ну что, Владимир, — сказал князь, поднимаясь. — Ты извини, я по-родственному и на правах старшего буду на «ты» обращаться.

Я согласно кивнул и тоже поднялся.

— Я уже привык, — продолжил старик, — считать себя последним Тенишевым. И сознание этого повергало меня в отчаянье. Не знаю, насколько ты осведомлен о судьбе своей прабабки, но все могло сложиться иначе. Отец мой, твой прапрадед, который погубил собственную внучку в угоду своим амбициям, перед смертью сожалел о том до крайности. Наверное, это понимание и свело его в могилу раньше срока. Но изменить содеянное было уже невозможно. Детей у меня больше не было, и род Тенишевых должен был на мне пресечься. Поверь, это очень больно — понимать, что всё то, что ты создавал на протяжении всей своей жизни, пойдет прахом. Нет, наследники найдутся. Есть еще три ветви рода Тенишевых, они будут рады прибрать к рукам все, что имеет хоть малейшую ценность. Но сегодня у меня праздник. Надежные люди проверили все бумаги, все церковные записи, и твои слова подтвердились полностью. Теперь я не просто уверен, я знаю, что у рода Тенишевых есть будущее. И выпить я хочу именно за это: